Генерал Багратион. Жизнь и война
Шрифт:
1-я армия выступила из Дрисского лагеря 2 июля и 6 июля прибыла в Полоцк. Войска испытали все те трудности, которые выпали на долю солдат и офицеров армии Багратиона. Отступление всегда печально и томительно в моральном и физическом смысле. Нелегко воину, мужчине сознавать свою слабость перед лицом наступающего противника. Неслучайно, когда, подъехав к солдатскому биваку, Барклай задал вполне традиционный вопрос: «Хороша ли каша» — он получил непривычный, даже дерзкий ответ: «Хороша, да не за что нас кормят…»71 Ответ этот понятен тем, кто знает историю русской армии за последние десятилетия XVIII века. В умах еще царил Суворов, в строю шли ветераны его победных походов. Радожицкий вспоминал о том удручении, которое овладело солдатами при отступлении: «В откровенных беседах их часто вызывались незабвенные имена Румянцева, Суворова… Русские до сего времени не умели ходить назад, и слово ретирада в их понятии заключало в себе нечто предосудительное, не
Людей изматывали тяжелая дорога, жара, дожди, а главное — постоянная опасность со стороны противника. Остановки на отдых были короткими, и солдатам порой не разрешали раздеваться, расседлывать лошадей, составлять ружья в пирамиды, разводить костры — противник был близко, так что за время краткой передышки командирам не удавалось сделать главного, что предписывали все уставы, — накормить людей и лошадей. Иногда смертельная опасность вынуждала бросать устроенный с таким трудом бивак и тут же вступать в бой. Драгунский полковник К. Крейц вспоминал, как он остановился со своей бригадой в какой-то деревне под горой (на ней были расставлены пикеты) и разрешил солдатам развести костры, но вдруг «пикеты начали быть сбиваемы и… вся гора покрылась сильною кавалериею (противника. — Е. А.), и два орудия открыли огонь по деревне. Едва войска успели сесть на коней, оставив котлы у огня, как Иркутский полк повел атаку с фронта, а казачий во фланг. Неприятель был смят, сбит и прогнан, едва успел спасти орудия. Слишком 500 захвачено в плен с офицерами… баварцев… Войска возвратились к котлам и сену и спокойно переночевали»71. И это был еще удачный случай — каша с мясом уцелела, и не пришлось ее поспешно выливать в огонь — иного способа опорожнить бесценный для солдат котел в момент выступления не было.
В дневнике гвардейского капитана Павла Пущина каждый раз отмечается, как и когда им разрешали отдыхать: 14 июля: «Мы заснули в полной амуниции»; 17–19 июля: «Разрешили варить суп»; 6 августа: «Наш корпус… остановился, поставил ружья в козлы и отдыхал…»; 7 августа: «Солдатам позволили раздеться, а кавалерии — расседлать лошадей… нас остановили, раздеться не позволили и приказали ждать новый приказ, который так и не был получен»74. Не легче приходилось кавалеристам. «Мы идем и день и ночь, — писала Надежда Дурова, — отдохновение наше состоит в том только, что, останови полк, позволят нам сойти с лошадей на полчаса, уланы тотчас ложатся у ног своих лошадей, а я, облокотясь на седло, кладу голову на руку, но не смею закрыть глаз, чтоб невольный сон не овладел мною… Если б я имела миллионы, отдала бы их теперь все за позволение уснуть. Я в совершенном изнеможении… В ту ночь Подъямпольский (командир эскадрона. — Е. А.) бранил меня и Сезара за то, что люди наших взводов дремлют, качаются в седле и роняют каски с голов». Командир твердил, что офицеры обязаны «смотреть за своими солдатами, чтоб не спали, не падали, не роняли касок, не портили лошадей»75.
Солдаты и офицеры привычно располагались под открытым небом. Впрочем, иной раз офицерам удавалось переночевать в палатках, которыми стали заменять привычные шалаши. Павел Пущин записал в дневнике: «Опять пошла у нас мода на палатки, я тоже приобрел себе совсем маленькую, которую всегда можно очень быстро раскинуть, так как для установки шалаша требовалось время»76. А. Щербинин описывал тяжелый быт высших офицеров: генерал Коновницын останавливался в курной избе, где было тесно, грязно, где сновали тараканы, а офицеры его штаба жили на соломе, в сарае, где «помещались вповалку. Тут собирались мы строить чаи, потому что в тесной избе Коновницына для этого раздолья места не было». Многие видели, как на ковре, укрывшись от дождя буркой, спал генерал Д. С. Дохтуров77.
Хуже приходилось штабным, свитским, изнеженным сановникам, ехавшим с государем, — покинув в Вильно комфортабельные квартиры, они оказались в черте оседлости, в маленьких и грязных местечках, где, как писал Армфельд, «жиды, тараканы, клопы и блохи изобилуют в невероятном количестве, но зато полное отсутствие того, что необходимо для жизни»…
Глава тринадцатая
На берегах Борисфена
Движение 1-й армии к Полоцку было быстрым. Капитан П. Пущин записал в дневнике: «Лагерь у Полоцка. Снялись от Соколицы в 3 часа пополудни, шли всю ночь, пришли в Полоцк в 7 часов утра. Дождь шел всю ночь, переход был очень утомительный, но нам предстояло еще три таких перехода, чтобы опередить французов у Витебска»1. Барклай спешил, ибо опасался флангового удара Наполеона. Оставленному с корпусом на Двине генералу П. X. Витгенштейну главнокомандующий писал, что колонны неприятеля «берут направление от нас влево. Все сие доказывает, что неприятель намерен обходить наш левый фланг и тем вовсе отрезать 1-ю армию как от 2-й, так и от сердца самого государства»2. Действительно, Наполеон, узнав о том, что русские покинули Дрисский лагерь,
Остановившись днем в Полоцке, 1-я армия 8 июля двинулась по левому берегу Двины, совсем ненамного опережая французов по дороге к Витебску. Барклай писал Багратиону, что он будет в Витебске 11 июля «для скорейшего соединения с вами»3. Прийти к Витебску 1-й армии удалось действительно 11 июля. Но двигаться дальше, на Оршу, как поначалу объявил в своем письме Багратиону Барклай, главнокомандующий 1-й армией отказался. Войска, пройдя форсированным маршем по тяжелой дороге, были истомлены до предела, нужен был отдых хотя бы на один день. К тому же солдатам не хватало провианта, и его начали брать силой у местного населения. В тот момент Барклаю показалось, что позиция под Витебском весьма удобна для сражения. Он написал царю: «Здесь я взял позицию и решился дать Наполеону генеральное сражение». Нужно было только дождаться 2-ю армию Багратиона, двигавшуюся от Бобруйска к Могилеву, и сдержать французов на подступах к Могилеву до ее подхода.
Тринадцатого июля Барклай получил известие о движении основных сил Наполеона к Островне, лежащей в нескольких верстах от Витебска. Чтобы остановить неприятеля, туда был послан корпус генерала А. И. Остермана-Толстого. Он занял удобную для обороны позицию на дороге Островна — Витебск. Здесь части 1-й армии впервые приняли бой с главными силами Наполеона: на корпус Остермана-Толстого «навалилась» конница Мюрата, а затем подошла пехота итальянского вице-короля Евгения Богарне. Остерман-Толстой держался до десяти часов вечера 13 июля, успешно отбивая атаки неприятеля. Известно, что почти каждое крупное сражение порождает свои легенды, фольклор, обычно героический. И. Т. Радожицкий пишет, что адъютанты докладывали командующему графу Остерману-Толстому, что «в пехоте много бьют ядрами людей, не прикажете ли отодвинуться? — “Стоять и умирать!” — отвечал граф решительно… Такое непоколебимое присутствие духа в начальнике в то время, как всех бьют вокруг него, было истинно по характеру русского, ожесточенного бедствием отечества. Смотря на него, все скрепились сердцем и разъехались по местам умирать»4.
Стоять и умирать! Возможно, рассказ Радожицкого — легенда. Но по своей сути сказанное Остерманом имеет глубокий смысл в обычаях принятого в те времена ведения боя. Генерал-майор (будущий фельдмаршал) граф М. С. Воронцов, командовавший накануне войны 1812 года Нарвским пехотным полком, написал особое «Наставление господам офицерам Нарвского пехотного полка в день сражения». Этот основанный на боевом опыте военачальника документ так понравился Багратиону, что он приказал отпечатать «Наставление» и раздать по всем полкам 2-й армии. В нем было сказано: «Ежели полку u.iu баталиону будет приказано стоять на месте фронтом под неприятельскими ядрами, то начальник роты обязан быть впереди своей роты, замечать и запрещать строго, чтобы люди от ядер не нагибались; солдата, коего нельзя уговорить от сего стыдом, можно пристращать наказанием, ибо ничего нет стыднее, как когда команда или полк кланяется всякому и мимо летящему ядру. Сам неприятель сие примечает и тем ободряется». Действительно, в армии считалось дурным тоном «кланяться ядрам». «Свист ядер, — писал А. С. Норов, — учащался, и мы, то есть новички, отвесили им несколько поклонов, чему подражали и некоторые солдаты, но видя, что учтивость наша ни к чему не ведет, и получив замечание старых бойцов не кланяться, сделаясь уже горды»1. Так было принято вести себя и в других армиях того времени. Как вспоминал участник Бородинского сражения, поляк, командир роты Г. Дембиньский, во время обстрела их позиций русской артиллерией в нескольких шагах от солдатского строя его роты упала граната «и начала шипеть, как обычно перед тем, как лопнуть». Тогда Дембиньский, «пришпорив коня, двинулся прямо на вращающуюся гранату, встал прямо над ней и стал поименно называть своих солдат, чтобы выровнять строй. Судьбе было угодно, чтобы граната не взорвалась»6.
В основе столь жестокого и — по нашим представлениям, навеянным войнами XX века, — нерационального поведения на поле боя лежали принципы линейной тактики, предполагавшей боевое построение в виде развернутого строя стоявших плечом к плечу солдат. Построенный таким образом побатальонно полк представлял собой как бы единый, слаженный и управляемый командирами живой механизм. Линейная тактика категорически запрещала нарушать построение, даже если полк не вышел на огневую позицию, но уже оказался под артиллерийским огнем противника. Когда ядро или картечь попадали в шеренгу и вырывали часть стоящих солдат, то нестроевые (или, как в Бородинском сражении, ополченцы) выносили раненых, отодвигали в сторону убитых и батальон вновь смыкал строй. Командирам предписано было смотреть, чтобы «здоровые отнюдь не выходили, убылые места 1-й и 2-й шеренги (командир) тотчас пополняет из 3-й, а в случае большой потери, чтобы ряды смыкались, и так же наблюдать, чтобы люди задних шеренг стояли так же бодро и весело, как передние и как следует доброму солдату». Это казалось тогда крайне важным для поддержания дисциплины и управления полком или, как говорили тогда, «для поддержания храбрости, духа твердости, бодрости и порядка». Воронцов писал: «Иногда полк под ядрами хоть сам и не действует, но смелым и устроенным тут пребыванием великую пользу всей армии приносит»7.