Генерал Дроздовский. Легендарный поход от Ясс до Кубани и Дона
Шрифт:
Так стали мы дроздовцами навсегда..»
Так описал Туркул по прошествии ряда лет события, которые были связаны с последними днями жизни белого генерала, шагнувшего в историю из легенды, сложенной о нем соратниками в огненный год 1918-й.
Действительно, никто тогда и не мог подумать, что легкое (как казалось окружающим) ранение в ногу может стать причиной смерти Дроздовского. С поля боя его, снятого с лошади, вынесли на руках. В конном дивизионе «дроздов» нашлась тачан ка. Из дивизиона раненому командиру дивизии, державшемуся бодро, был дан конвой
— Линии фронта нет. Если где налетят сорокинцы или зеленые, командира спасать любой ценой…
Известно, что первая перевязка была сделана в полевом полковом лазарете 2-го Офицерского полка, расположившегося в брошенном строении, одиноко стоявшем среди местами так и не снятого жнивья. Чистых бинтов давно уже не было, равно как и остро дефицитного йода. Санитары варили окровавленные бинты в котлах, высушивая их затем под зимним солнцем, на ветру.
Как обезболивающее лекарство раненому могли дать чарку водки или местной, хозяйской самогонки. Как ни странно, такое лекарство на людей чаще действовало, чем не действовало. Для таких случаев в лазаретах берегли для себя и своих спирт.
По распоряжению главнокомандующего Добровольческой армией раненого дивизионного командира привезли в столицу Кубани Екатеринодар. Там был еще с царских времен военный госпиталь и имелись достаточно квалифицированные врачи и медицинский персонал.
Можно только предполагать, что стало причиной заражения крови раненого. Но вне всякого сомнения, в первые дни лечение комфортом не отличалось. О стерильности выкипяченных бинтов говорить не приходилось. Впрочем, точно в таком же положении оказывались в годы Гражданской войны тысячи и тысячи как белых, так и красных бойцов. Они были в равных условиях, пополняя собой в санитарных потерях число умерших от ран.
В екатеринодарском госпитале при первых признаках заражения крови Дроздовскому было сделано несколько операций. Но хирурги оказались бессильны победить быстро прогрессирующую гангрену ноги. Тогда и стало ясно, что Михаил Гордеевич обречен на смерть, с которой он имел мужество бороться.
Лечащий врач по многу раз в день отвечал на один и тот же вопрос многих людей:
— Делаем все, что в наших силах… Операции переносит стойко, хотя сами понимаете, что у нас есть: зайдите в любую аптеку города… Состояние тяжелое… Теперь вся надежда на его организм, силу воли…
Деникин интересовался ходом лечения командира дивизии «дроздов», которая продолжала сражаться в самом пекле тяжелых боев: Красную армию выбивали с Северного Кавказа на север, к Волге. Главнокомандующий делал все возможное, чтобы морально поддержать раненого Дроздовского, которому врачи ставили все более неутешительные диагнозы.
12 декабря 1918 года Деникин вызвал к себе начальника армейского штаба генерал-майора Романовского, которого он знал давно и потому мог доверительно разговаривать с ним.
— Иван Павлович, как наш Дроздовский?
— Плохо, Антон Иванович. Екатеринодарские врачи иллюзий насчет него не
— А все же как он?
— Ему все хуже. Боли усиливаются, лишился сна, пожелтел. Но держится на удивление бодро.
— Вчера я, Иван Павлович, имел беседу с командой «дроздов», что прибыла в тылы за снарядами к трехдюймовкам.
— И что же, Антон Иванович, вас обеспокоило в том разговоре? Правильно я вас понимаю?
— Правильно, Романовский. Подпоручик-батареец обратился ко мне с просьбой высказать мне все, что у него накипело о Дроздовском. Вы же знаете, как «дрозды» его любят и боготворят. Я разрешил.
— И что же вы услышали от подпоручика?
— Упрек. Мне, как главнокомандующему, и вам, как начальнику моего штаба.
— Нас с вами упрекнули? В чем же?
— В бездушном отношении к Михаилу Гордеевичу.
— Это как понимать, Антон Иванович?
— А то, что он единственный из наших трех командиров пехотных дивизий не носит генеральских погон.
— Так вот оно что. Действительно, Антон Иванович, этот батареец говорил с вами о наболевшем по душам.
— Говорил горячо, но вежливо, чинов не переступал. Прав он или не прав в нашем отношении к Дроздовскому, Иван Павлович? Мы же с вами два корниловца, поэтому можем друг другу в глаза говорить все открыто.
— Можем и должны. Мое мнение таково: Дроздовский заслужил первого генеральского чина только за то, что походом из Румынии привел к нам три тысячи белых бойцов. Да еще каких! А сколько боев выиграли «дрозды» на одних ударах в штыки!
— Надо признать то, что Дроздовский — наша легенда. Чин полковника он и без нас бы перерос.
— Значит, писать приказ о присвоении Дроздовскому Михаилу Гордеевичу, командиру 3-й пехотной дивизии, чина генерал-майора. За вашей подписью и каким числом?
— Сегодняшним числом, Иван Павлович. 12 декабря 1918 года. Приказ объявить по армии.
— Будет сегодня же исполнено. Как объявить ваш приказ Дроздовскому? Ведь он в Екатеринодаре.
— Приказ объявите ему лично вы, Иван Павлович. Я уже приказал приготовить для такого случая поезд. Одновременно возьмете с собой в Екатеринодар тяжелых раненых последних дней…
Дроздовский был в ясном сознании, когда ему в палате был зачитан приказ главнокомандующего Добровольческой армией генерал-лейтенанта А. И. Деникина. Рука его не дрогнула, когда он принимал генеральские золотые погоны. Но со стороны было заметно, как замутнились глаза раненого.
Из толпившихся в дверях врачей, медсестер и медбратов, ходячих раненых к лежавшему Михаилу Гордеевичу подошли с поздравлениями несколько человек. В руках они имели скромные по времени букетики последних цветов, какие еще держались в екатеринодарских садах.
В тот же день новоиспеченный генерал-майор получил с фронта не одну поздравительную телеграмму. Они пришли от его любимых и любящих его белых «дроздов» — из полков и батальонов, эскадронов и батарей. И даже от экипажа пулеметного бронеавтомобиля «Верный» за подписью капитана Нилова: