Генерал Ермолов

Михайлов Олег Николаевич

Но особенно счастливым чувствовал себя драгунский полковник: его часть продефилировала мимо страшного Клингенера, который мог видеть кавалеристов только с правой стороны. Поэтому солдатам было приказано обуть в новые сапоги лишь правую ногу, а левую оставить в старых…

5

Ермолов — Каховскому

«Любезный брат Александр Михайлович. Я из Смоленска в двое суток и несколько часов провел в Несвиже. Излишне описывать Вам, как здесь скучно, Несвиж для этого довольно Вам знаком. Я около Минска нашел половину нашего батальона, отправляемого в Смоленск, что и льстило меня скорым возвращением к приятной и покойной жизни; но я ошибся чрезвычайно; артиллерия вся возвращена была в Несвиж нашим шефом, или, лучше сказать, Прусскою

Лошадью (на которую надел Государь в проезде орден 2-го класса Анны). Нужно быть дураком, чтоб быть счастливым; кажется, что мы здесь долго весьма пробудем, ибо недостает многаго числа лошадей и артиллерию всю починять нужно будет. Я командую здесь шефскою ротою, думаю, с ним недолго будем ходить, я ему ни во что мешаться не даю, иначе с ним невозможно. Государь баталиону приказал быть здесь впредь до повеления, а мне кажется, уж навсегда. Мы беспрестанно здесь учимся, но до сих пор ничего в голову вбить не могли, и словом, каков шеф, таков и баталион; обеими похвастать можно, следовательно, и служить очень лестно. Сделайте одолжение, что у Вас происходило во время приезду Государя, уведомьте, и много ль было счастливых. У нас он был доволен, но жалован один наш скот. Несколько дней назад проехал здесь общий наш знакомый г. капитан Бутов; многие, его любящие, или, лучше сказать, здесь все бежали к нему навстречу, один только я лишен был сего отменного счастия — должность меня отвлекала; но я не раскаиваюсь, хотя он более обыкновенного мил был. Поклонитесь от меня почтеннейшему Вырубову, Каразцову, тож любезному Тредьяковскому, может, и Бутлеру; хотел писать на „итальянском диалекте“, но нет время, спешу, офицер сию минуту отправляется. Однако ж с первым удобным случаем ему и Гладкому писать буду. Мордвинову — также; я воображаю его в Поречье и режущегося с своим шефом, как в скором времени надеюсь резаться с своим; но он еще меня счастливей — он близко от Смоленска, от вас, которые можете разогнать его скуку, — а я имел счастие попасться между такими людьми, которые только множить ее могут. Вспомните обо мне Бачуринскому, Стрелевскому и всем тем, которые меня не совсем забыли. Прощайте.

13 мая Алексей Ермолов

Проклятый Несвиж, резиденция дураков».

6

В Несвиже Ермолов находился уже более года.

Все притерпевается, пообвык и он к новому месту.

И здесь нашлись близкие по духу люди, хотя Ермолов по-прежнему тосковал по Смоленску, по сборищам в самом городе и Смоляничах, то конспиративно-деловым, то праздно-веселым, по единомышленникам «канальского цеха» Каховского.

В часы тоски и уныния спасали письма брату, которые чаще всего он писал шифром, на «итальянском диалекте», но порою не удерживался и давал пищу желчному уму открыто.

Катилось к закату очередное лето красное, лето 1798 года…

Ермолов, завострив конец гусиного пера, неподвижным взором уставился в темное оконце, за которым неясно угадывались синие контуры деревьев, а над ними, на кресте далекой колоколенки, кротко блестела полночная луна. Наступало 20 июля — день славного пророка Илии. Как это говаривал Горский? «До Илии — тучи по ветру, после Илии — против ветру… Придет Илия — принесет гнилья. Илия грозы держит, на огненной колеснице ездит…» Где-то он сейчас, веселый, неунывающий фейерверкер? Служит ли, не замучен ли порядками, введенными новым начальником артиллерии Аракчеевым? Ах, сколь легче было в военном Кавказском походе, где из-за каждого камня могла вылететь меткая пуля горца, чем в этой бессмысленной прусской муштре под начальствованием скота Эйлера и под высочайшим наблюдением его гатчинского величества Бутова!..

Конечно, много всякого беспорядка осталось в армии от екатерининского царствования. Взять хотя бы их прежнего батальонного командира Иванова, который был горьким пьяницей. Этот Иванов во время производимых им учений имел обыкновение ставить позади себя денщика, снабженного флягою с водкой. По команде Иванова «Зелена!»

ему подавалась фляга, которую он быстро осушал. После того он обращался к артиллеристам со следующей командой: «Физики, делать все по-старому, а новое — вздор!»

Рассердившись однажды на жителей города Пинска, где было нанесено оскорбление подчиненным ему батарейцам, Иванов приказал бомбардировать город из двадцати

четырех орудий, но благодаря расторопности офицера Жеребцова снаряды были поспешно заменены холостыми. Пьяный Иванов, не заметивший этого, приказал по истечении некоторого времени прекратить пальбу. Вступив торжественно в Пинск и увидев в окне одного дома полицмейстера Лаудона, он велел выбросить его из окна…

Новый батальонный командир князь Цицианов, брат участника Кавказского похода, был не в пример достойнее.

Да и офицеров вокруг немало превосходных. В Несвиже Ермолов квартировал вместе с доблестным князем Дмитрием Владимировичем Голицыным (с которым штурмовал Прагу), братом его — умным князем Борисом и двоюродным братом князем Егором Алексеевичем. Он подружился здесь с чистым и честным подпоручиком 4-го артиллерийского полка Ограновичем.

Все бы ладно, если бы не гатчинские порядки!

Подполковник поймал в слюдяной оконнице свое отражение: крупное лицо в пудреном парике и с косицей показалось ему чужим и неприятным. Он вздохнул, запечатал конверт и кликнул молодого денщика Федула, присланного отцом из Орловской вотчины. Малый расторопный — нос луковицей, в глазах наглинка — тотчас встал в дверях.

— Отвезешь рано поутру Александру Михайловичу Каховскому в Смоленск… Чтобы тот — слышишь! — получил собственноручно…

Федул изобразил на своем курносом смекалистом лице сразу и понимание, и вопрос, и расторопность, скрывавшие его природную лень.

— А как у фатере его благородия не окажется, что тогда?

— Поедешь в Смоляничи. Ступай!..

Хоть и ленив, да предан: другого отец не прислал бы.

А приходилось вести себя до крайности осторожно, так как гроза сгущалась.

В феврале нынешнего, 1798 года был арестован и отправлен под конвоем в Петербург полковник Дехтерев, еще ранее отставленный от командования драгунским полком.

Ему вменили в вину попытку возмутить офицеров противу государства и государя, а также намерение бежать за границу. Последнее больше всего рассердило Павла, который потребовал преступника к себе. На грозный вопрос императора: «Справедлив ли этот слух?» — острый на язык Дехтерев ответил: «Правда, государь, да долги за границу ве пускают». Ответ этот так понравился Павлу, что он велел выдать полковнику значительную сумму денег и купить дорожную коляску…

Никаких улик не обнаружила и грозная тайная экспедиция, один из советников которой — Егор Фукс, будущий начальник канцелярии Суворова и его биограф, всячески потворствовал «канальскому» кружку. Дехтерев был возвращен в Смоленск, под надзор губернатора. Урона при этом «галера» не понесла: новый командир Петербургского драгунского полка полковник Киндяков также исповедовал взгляды «канальского цеха». Верно, петербургские протекторы кружка сделали все, чтобы полк остался в руках вольнодумцев.

Однако кто-то внимательно следил за каждым шагом Каховского и его «галерников».

Что далее?

Каховский сообщил Ермолову тайным письмом, что Павлом I создана специальная комиссия под началом генерал-лейтенанта фон Линденера для расследования доноса из Дорогобужа, куда был переброшен опасный для императора Петербургский полк. Настоящая фамилия Линденера, как слышал Ермолов, была Липинский, он поляк по национальности, принявший прусское обличье, дабы угодить Павлу. Фон Линденер, будучи инспектором кавалерии, особливо усердствовал при введении старой прусской тактики, о которой Суворов как-то сказал: «Этот же опыт найден в углу развалин древнего замка, на пергаменте, изъеденном мышами. Свидетельствован Линденером и переведен на немо-российский язык…»

Шефом Петербургского полка в Дорогобуже был назначен «Бутов слуга» — генерал-майор Мещерский. Переменившаяся обстановка требовала от «канальского цеха» еще большей осмотрительности и осторожности. Меж тем деятельность Киндякова в Дорогобуже становилась все более откровенной и даже дерзкой. Устраивались собрания, на которых читались запрещенные книги, показывались карикатуры на Павла, разыгрывались комические сценки с участием Ерофеича, восхвалялась Французская республика. На сборища нередко приглашались офицеры, не являвшиеся членами кружка и даже не внушавшие доверия, что в конечном счете привело к провалу организации. В июле 1798 года Мещерский донес императору, что «у полкового командира полковника Киндякова завелось собрание, состоящее по большей части из молодых и легкомысленных офицеров…».