Генерал Ермолов
Шрифт:
Отгоняя наваждение, Ермолов покачал шляпою с черным султаном из петушьих перьев. «И то сказать, – подумал он, – страшная охота испытать все роды службы, на каждом шагу встретиться с счастьем и вопреки самому себе, может быть, ни на одном этим счастьем не воспользоваться!» Впрочем, не грех ли роптать на судьбу с такими молодцами, как его артиллеристы?! Исполненный усердия и доброй воли, Ермолов быстро приобрел у товарищей и начальства репутацию знающего, исполнительного и честного офицера. Здесь нашел он в своей роте неутомимого и жизнерадостного Горского, который в числе всех унтер-офицеров, участвовавших в беспримерном Альпийском походе Суворова, приказом покойного императора был произведен в офицеры…
Мирное время продлило пребывание Ермолова в Вильне до 1804 года. Праздность, избыток сил, телесная красота и темперамент давали место наклонностям молодости. Улыбка тронула молодые губы подполковника, выделившего в надвигавшейся массе домов один, некогда дорогой по памятным встречам.
«И вашу, прелестные женщины, испытал я очаровательную силу, – прошептал он, – вам обязан многими в жизни приятными минутами…»
– Господин подполковник! Его сиятельство граф Аракчеев ожидает прибытия вверенной вам роты на плацу перед арсеналом! – вывел его из задумчивости знакомый голос.
«Не берет его время, все такой же, – с невольным восхищением подумал, глядя на Горского, Ермолов. – Свежий цвет в лице, глаза веселые, молодые. Сам быстр, ловок… Только мундир теперь на нем офицерский, да на мундире солдатские медали за швейцарский поход…»
– Все ли в порядке, Степан Харитонович? Как ты находишь? – не по-уставному, дружески осведомился Ермолов у дежурного по роте, хотя сам причин для беспокойства не находил никаких.
– Больных и отставших нет… Артиллерийский парк в отличном состоянии… Лошади в переходе показали хорошую выносливость, только упряжные изнурены, – доложил Горский, не отнимая правой руки от козырька блестящей медью каски с густым черным султаном.
«Да, его сиятельству графу Алексею Андреевичу и на этот раз вроде бы не к чему придраться, – подумал Ермолов, оглядывая бодрые, румяные лица батарейцев и ездовых. – У меня рота в хорошем порядке, офицеры и солдаты отличные, и я ими любим. Материальная часть и амуниция содержится прекрасно. Сам молодой император, проезжавший через Вильну, смотрел ее и остался исключительно доволен. Он изволил объявить мне благоволение лично, говорил со мною и два раза повторил: „Очень доволен как скорою пальбою, так и проворством движения…“ Батальоном же, которым командовал начальник мой Капцевич, был недоволен, как все единогласно подтверждали. Мое учение изволил смотреть около полутора часов, а его – и четверти меньше. Но так как я под его начальством, то мне – ничего, хоть государь и после изволил отозваться о конной артиллерии милостиво…»
Впрочем, на что надеяться, когда сам инспектор артиллерии задался, кажется, целью держать Ермолова в полной немилости и преследовании! В чине Аракчеев сделал ему нарочитую преграду: как только подходило по старшинству Ермолову звание полковника, граф Алексей Андреевич переводил в полевую артиллерию либо отставных, либо престарелых и неспособных подполковников, которым и доставался искомый чин. Аракчеев чаще, чем прочие части, заставлял роту Ермолова менять место дислокации. В короткое время ей были назначены квартиры в Либаве, Виндаве, Гродно и Кременце на Волыни. Алексей Петрович вел жизнь кочевую и должен был прилагать особливые усилия, чтобы сохранить образцовую дисциплину и порядок в роте…
Наконец, устав от преследований и несправедливости, он решился на отчаянный шаг. Во время одного из смотров роты инспектором конной артиллерии генерал-майором Богдановым, под начальством которого Ермолов проделал персидский поход и который ценил и выделял его, подполковник подал рапорт с прошением об отставке. Ссылаясь на то, что он единственный сын у престарелого отца, состояние которого вконец расстроено, Алексей Петрович просил разрешить ему покинуть службу, а для ускорения дела не только не желал воспользоваться полагающимся при увольнении следующим чином, но, будучи семь лет подполковником, просил отставить его майором. Богданов долго просил его взять обратно необычный рапорт, называя его безумным, но упрямый Ермолов настоял на том, чтобы бумага была передана Аракчееву. Всесильный временщик написал тогда ему собственноручно весьма ласковое письмо, изъявлял желание, чтобы Ермолов остался служить.
…Граф Алексей Андреевич был явно не в духе и даже не дождался конца рапорта.
– Я посмотрю, какой у тебя порядок, гог-магог! Все вы горазды только умные бумаги писать! – закричал он и пустил свою серую, в яблоках, лошадь вдоль строя артиллерийской роты.
Солдаты каменели, видя начальника, который на дворцовых разводах при Павле I рвал усы у гренадер, бил без различия – простых солдат и юнкеров – нововведенной форменной палкой, а при нынешнем государе за малую провинность отправлял сквозь строй. Ермолов ехал за Аракчеевым в многолюдной свите. По тому, как светлели лица генералов – инспектора конной артиллерии Богданова и виленского губернатора Беннигсена, дружески относившихся к Ермолову, он понимал, что и для самого строгого глаза состояние роты образцовое, комар носа не подточит.
Придирчиво осмотрев артиллеристов, пушки, лошадей, Аракчеев повернул к Ермолову свое крупное, пористое, почти прямоугольное лицо, на котором жили, кажется, только большие, лошадиные, желваки, ходившие под кожей.
– Извольте, господин подполковник, – крикнул он, – занять огневые позиции на той вон высоте, за арсеналом!..
«Увидел, что лошади устали, и решил взять не мытьем, так катаньем! – сдерживая накипающее раздражение, думал Ермолов, отдавая слова команды. – Нет, Бутов „клоп“! Ты меня так просто не скушаешь!..»
Быстро перестроившись в походную колонну, рота поднялась на холм и развернулась в боевые порядки. Аракчеев со всей свитой поднялся следом. Он вновь оглядел батарейцев, застывших у своих орудий, распряженных, вконец измученных лошадей, ездовых и строго обратился к командиру:
– Так ли, гог-магог, поставлены пушки на случай наступления неприятеля?
– Я имел лишь в виду, – сумрачно ответил Ермолов, чувствуя, что вот-вот вспылит, – доказать вашему сиятельству, как выносливы лошади мои, которые крайне утомлены…
– Хорошо! – закивал большой головой Аракчеев, назидательно обращаясь к свите: – Содержание лошадей в артиллерии весьма важно!
В крайнем раздражении, глядя прямо в пустые, холодные глаза графа, Ермолов сказал, отчеканивая каждое слово:
– Жаль, ваше сиятельство, что в артиллерии репутация офицера часто зависит от скотов.
Лицо Аракчеева передернуло; лошадиные желваки еще скорее забегали под кожей. Не найдя, что ответить, он повернул коня и что было мочи поскакал в город. За ним помчались генералы и офицеры свиты, из которых кое-кто не мог удержаться и на полном скаку прыскал себе в кулак.