Генерал Кутепов
Шрифт:
В Офицерском полку — три роты по 250 человек. 3-й ротой командует полковник Кутепов.
У него как будто повторяется молодость, начало службы. Иди впереди и гибни.
Да что там… Вот генерал Деникин — потерял теплое пальто в Батайске, в худых сапогах, кашляет от простуды.
Надежда — на Корнилова. Он выведет!
Нищая жалкая армия вышла из Ольгинской. Провожать ее высыпала вся станица. Стоял весенний голубой день, сияло солнце. Никакой бедой не пахло. Казаки с семьями, улыбаясь, смотрели на тянущуюся по улице пехоту.
— Ну
— Скоро будут к вам дорогие гости!
— На всех хватит, — ответил пожилой бородатый казак, и вся его семья засмеялась.
Дальше пролег путь на Хомутовскую, Мечетинскую, Егорлыцкую. За Егорлыцкой начиналась Ставропольская губерния, где еще нет советской власти, но есть ушедшая с Кавказского фронта 39-я пехотная дивизия, большевики, местные советы, местный сепаратизм. Впереди — Екатеринодар. Надо спешить, чтобы прорваться туда, опередить противника.
В нескольких верстах за Лежанкой железная дорога, занятая частями 39-й дивизии. Надо ждать боя.
Но к Корнилову в Егорлыцкую прибыла депутация, обещала от имени всех жителей пропустить добровольцев. И слава Богу, что так.
Ясное, чуть морозное утро. Тянется по степи колонна. Впереди Офицерский полк. Во главе широко шагает, опираясь на палку, помощник командира полка полковник Николай Степанович Тимановский: Он гимназистом шестого класса ушел добровольцем на японскую войну, был тяжело ранен, награжден двумя Георгиевскими крестами. Впереди у него очередное ранение, о котором он меланхолически скажет в первую же минуту: "Восемнадцатая дырка", впереди командование Офицерской имени генерала Маркова дивизией и смерть от тифа. А пока он посасывает свою неизменную трубку и идет, несмотря на то, что каждый шаг отдается болью в раненом позвоночнике.
Одну из рот ведет Кутепов.
Первый бой добровольцев! Офицеры шли спокойно, не ложась, прямо на Лежанку. Село опоясано окопами. Речка, мост, у церкви стоит батарея и бьет вдоль дороги. Офицерские роты идут в полный рост, и блестят штыки. Огонь все чаще. Уперлись в реку, залегли. Корниловский полк пошел прямо по пахоте вправо, в обход. Партизанский — влево. Прямо на дороге юнкера полковника Миончинского установили два орудия и начали стрелять. В атаке — заминка. Сколько ждать?
Кутепов лежит на оттаявшей липкой земле и вот приказывает своей роте:
— Броском! В реку.
Рота встает и переходит холодную с илистыми берегами речку вброд. Вода доходит до груди.
— Ура!
На том берегу смятение. Бегут!
И Кутепов, весь мокрый, сухая только фуражка, выскакивает на берег, перехватывая винтовку покрепче.
Добровольческая армия продвигалась к Екатеринодару. Прошли станицы Плоскую, Незамаевскую, Веселую, Новолеушковскую, Старолеушковскую, Ираклиевскую, Березанскую, Журавский хутор, Выселки-первые, Выселки-вторые, Кореновскую… Бои были непрерывные. Потери равнялись четыремстам убитых
Взятие Новодмитриевской — это и есть эпопея, потом получившая название Ледяного похода.
Добровольческая армия, осколок Российского государства, только по исторической инерции, может быть, пробивала все преграды. Ледяной поход был наивысшей точкой напряжения сил.
Накануне всю ночь лил дождь. Утром он не прекратился. Полкам пришлось идти прямо по полю, по размякшему вязкому глинистому киселю. Больших дорог в этом направлении не было.
Снова повторялось — надо до предела измучиться, искалечиться, чтобы добиться короткой передышки перед следующим боем.
Уже начинало смеркаться. Погода сделалась еще хуже, ударил с ветром мороз. Запуржило, насквозь [вымокшие под дождем люди стали обрастать льдом, руки застывали в бесчувственные чурки.
Надо пройти и это мучение.
Пушки и пулеметные двуколки не могут переправиться. Значит, с одними винтовками.
Обледенели затворы. Значит, штыками.
Вдобавок кубанцы Покровского, которые должны были штурмовать Новодмитриевскую с юга, не подошли, не захотели выступать по такой непогоде…
Конный дивизион — быстро вправо вдоль берега! Найти переправу! Охватить станицу с фланга!
Не получилось у конницы. Не нашли переправы, вернулись. Все — в белой корке, и всадники, и кони.
Ждать больше нечего. Или взять Новодмитриевскую, или подохнуть в поле!
А в станице, в тепле — тоже люди. Не уступят просто так.
В промокших до нитки, раздувшихся шинелях, скользя и падая в скользкую грязь, офицеры побежали к станице. Всего два десятка человек, два отделения.
Подошли к балочке. Через нее мосток. Перебрались. На бугре — часовой, окопы, орудия. Затаились, окоченевая. Потом подошло еще скудное подкрепление. И ударили!
Начался штыковой бой. Дрались у каждой хаты насмерть. Раскаленные злобой и яростью осколки бывшей России были неостановимы. В их облике не осталось ничего человеческого, это были несчастные полузамерзшие существа.
А те, что были в теплых хатах, не успели ни построиться, ни изготовиться к бою.
Снова меньшая сила переломила большую.
Уже кончался бой. Вот и окраина.
Несколько офицеров забегают в какой-то сарай. Нет, там никого нет. Один шарит в углу, там бочки.
— Господа, да здесь моченые яблоки да помидоры с огурцами!
— Где? А ну, дай-ка попробовать.
Запахло укропом, рассолом. Все вдруг почувствовали страшный голод, стали хрустеть яблоками, отставив в левых руках винтовки с еще незастывшей кровью на штыках.
Снаружи доносились редкие выстрелы. Вдруг раздался мерный топот. Кто? Почему?
Выглянули наружу. Увидели — шагает строем в обледенелых шинелях, в белых бородах и усах рота Кутепова. Сбоку идет командир, блестят сосульки в бороде, он резко командует:
— Ать, два! Ать, два! Как на учении.