Генерал Власов. Анатомия предательства
Шрифт:
Да, зачастую Власов вел себя не самым подобающим образом.
Да, он говорил одним одно, другим другое.
Но как-то не получается говорить о Власове только как о развратнике, не удается втиснуть его облик в рамки портрета интригана.
Власов оказывается сложнее тех схем, которые прикладываются к нему.
Он выламывается из этих схем, потому что с точки зрения личной пользы, комфорта, удобств и гарантий будущей безопасности необъяснимо упорство, с которым он занимается созданием Русской освободительной армии.
Заниматься этим Власову-предателю не было нужды.
И, конечно же, не нужно изощряться в изобретении фантастических объяснений этого упорства.
Все очень просто и понятно…
Русскую освободительную
Если попытаться проанализировать эволюцию взглядов прибалтий ских немцев, стоявших у истоков движения, на примере того же Вильфрида Карловича Штрик-Штрикфельдта, то обнаружится, что его представления о новой ост-политике ни в коей мере не подменяли национал-социалистической доктрины. Они лишь предполагали смягчение ее, да и то только на период войны, пока не сломлено до конца сопротивление Советского Союза.
С этим, рассчитанным на безопасное снабжение действующей армии обновлением ост-политики, с этой, предназначенной лишь для «пропагандного употребления» Русской освободительной армией и связал судьбу Власов-предатель.
Но шли дни, шли месяцы.
Согласно пропагандистскому сценарию, Власов изображал вождя Русского освободительного движения. Он принимал игрушечные парады. Он выступал в Смоленске, в Пскове, в Гатчине.
И постепенно генерал, которого засосали было волховские болота, вдруг ощутил некую твердь под ногами. Он продолжал барахтаться в трясине, он мог увлечь в топь других людей, но сам не тонул. Эту вязкую генеральскую силу во Власове с необыкновенной тонкостью оккультиста ощутил Гитлер, назвавший Власова «человеком из трясины».
И наступил момент, когда Власов перестал быть человеком из трясины, а сам превратился в трясину. Он продолжал изображать из себя песочек в детской песочнице, где забавляются сотрудники «Вермахт пропаганды», он начал затягивать этих сотрудников в себя.
Когда после покушения на Гитлера у «Вермахт пропаганды» отобрали руководство власовским движением и передали его в СС, капитаны фон Гроте и Штрик-Штрикфельдт всячески отговаривали Власова от контактов с Гиммлером.
Власов отвечал, что теперь он не один, за его спиной — Русское освободительное движение, и он не может обмануть соратников. О том, что он не может разочаровать обаятельную Хейди Биленберг, в постели которой потратил столько сил, убеждая СС в своей готовности к сотрудничеству, Власов своим «ангелам» не говорил.
Не говорил он и о том, что само Движение ожило, стало самостоятельным и не может зависеть теперь ни от чьих — в том числе и самого Власова — советов и пожеланий.
«Ангелы» из ведомства Гелена понимали это и сами.
Встреча Власова с Гиммлером, как утверждает Штрик-Штрикфельдт, переменила все. На Штрик-Штрикфельдта обрушился шквал телефонных звонков и просьб о встречах от промышленников и из министерства Шпеера.
— Это очень важно и спешно, — говорили они. — Речь идет о том, чтобы получить информацию о власовском движении из первых рук. Власову, может быть, удастся помочь. И нам тоже!
Ну, а Гелен — ему чудом удалось уберечься от репрессий, последовавших после 20 июля! — ине скрывал своего разочарования.
Грустно было не только ему.
«Надежда на возможность преображения каждого человека привела меняй к Власову, — пишет Штрик-Штрикфельдт в своей книге. — Ею мы питались все это тяжелое время. И вот эта надежда была мертва. Я сказал Власову, что у меня из-под ног выбита почва и что мои внутренние силы иссякли».
— Вы напрасно надеетесь, — сказал Власову Штрик-Штрикфельдт. — Ни Гиммлер, ни Гитлер не переменятся. Слишком поздно ожидать изменения хода войны.
— Если бы Германия продержалась еще 12–15 месяцев, у нас было бы время создать достаточно мощный военный кулак, — сказал Власов. — Этот кулак с поддержкой вермахта и малых европейских народов мог бы составить нечто, с чем Америка и Англия, так же, как и Москва, стали
— Я вижу только один выход, Андрей Андреевич. Вы должны ехать в Прагу и обнародовать манифест. Тогда весь свободный мир услышит о вас. А когда пражские церемонии закончатся, вы должны уйти, заявив, что национал-социалистическое правительство не сдержало данных вам обещаний. Только так вы можете заложить фундамент для будущего развития. Я знаю, что это легко сказать и трудно сделать. Без сомнения, это приведет вас в лагерь или в тюрьму. Но Русское освободительное движение будет жить.
— Жалко, что уже нет Зыкова, который мог бы сказать свое слово, — ответил Власов и сделал паузу, чтобы «домашний святой» мог вспомнить о грустной судьбе «наркомзятя». — Может быть, еврей нашел бы выход. Он всегда чуял его. А я выходы искать не умею и не хочу, когда миллионы людей [78] надеются на Власова.
Я не могу бросить их, я должен идти по этому пути до горького конца.
— Он не уйдет от Гиммлера… — выслушав Штрик-Штрикфельдта, сказал проницательный Гелен. — Значит, сейчас нужно хотя бы не допу стить, чтобы СС забрал и вас. Прежде всего вы должны исчезнуть из поля зрения. Вы поедете в Померанию, где будете писать историю власовского движения. А там посмотрим. Я отдам необходимые распоряжения.
78
Насчет миллионов не такое уж и преувеличение. «К моменту опубликования манифеста с этой стороны фронта в пределах, к тому времени уже очень урезанной с востока и запада Европы насчитывалось от 18 до 20 миллионов русских, — пишет генерал И.А. Поляков. — Это составляло свыше 10 % населения нашей страны, но политически удельный вес этой массы был неизмеримо большим. С этой стороны почти не было детей и людей старше 50 лет. И военнопленные, и привезенные на работу были или совсем молодыми людьми, или в начале так называемых средних лет. Беженцы были, как правило, более старших возрастов, но ни многодетные семьи, ни старые люди не могли двинуться в такую неизвестность, да и не могли уйти в такую даль. Если они и уходили от родных очагов, то еще до границы Советского Союза их настигал быстро двигающийся на запад фронт. Главную массу количественно составляли «остовцы». Их насчитывалось до 12 миллионов, в то время нередко цитировалась даже такая подробность, что 8 миллионов их занято в сельском хозяйстве и 4 миллиона в промышленности. До 5 миллионов считалось беженцев, несмотря на большую быстроту передвижения фронта, сумевших каким-то образом добраться до границ Германии и перейти через них. Следующей по численности была группа военнопленных, разделенная на рабочие команды, мало чем отличающиеся от остов. Около 800 тысяч было служащих в германской армии».
Штрик-Штрикфельдту дали адрес поместья в Померании.
«В одинокой усадьбе господина Кортюма меня приняли сердечно. Кортюм был в курсе дела. Мне предоставили уютную комнату, и я смог сразу приступить к работе».
— Вильфрид Карлович — моя совесть, — часто говорил Власов. — Когда он меня убеждает, нет возможности не согласиться с его доводами. В нашем кругу он выполняет роль домашнего святого. Он — наша святыня. Я твердо убежден, что он готов ко всему, чтобы продвигать вперед наше задание.
Однако прощание Власова с «домашним святым» прошло сухо.
«Поведение Власова, — свидетельствует Фрелих, — стало для меня еще одним доказательством влияния на него советской школы, а именно: не следует выражать симпатии другу, попавшему в немилость, это ему все равно не поможет».
Глава седьмая
И вот наступило 14 ноября 1944 года — день, которого так ждал Андрей Андреевич Власов.
В Праге, во дворце Храдчане был создан Комитет освобождения народов России.