Генералиссимус Суворов
Шрифт:
Откуда-то из 3-й роты доносилось:
– Скуси патрон, чтобы в зубах осталось немного пороху, всунь в дуло и прибей шомполом. Прибивай одним махом, а не так, как другой: возьмет и толчет, ровно крупу в ступе. Понял?
Это дядька обучал молодых, как заряжать фузею: в полках третья часть солдат была не обучена как следует.
«Все то же!.. Разве заснуть?» – подумал Огнев.
Но в это время его кликнул Егор Лукич:
– Огнев!
– Я тут, дядя Егор! – вскочил Огнев.
– Сбегай, Ильюха, за водой. Глянь – Иванов опять тартофелю раздобыл! – сказал Егор Лукич, когда Огнев
Ильюха кинулся за башмаками, но капрал остановил его:
– Да беги босиком! Беги так!
Ильюха схватил котелок и побежал знакомой дорогой к ручью.
Апшеронцам, которые стояли на краю горы Большой Шпиц, против деревни Кунерсдорф, было сподручнее бегать за водой в деревню. Она лежала справа, между Большим Шпицем и Мельничной горой. В Кунерсдорфе были колодцы и три больших пруда. Но кроме апшеронцев и ростовцев, палатки которых расположились еще левее, ближе к оврагу, в деревне брал воду весь правый фланг, весь корпус князя Голицына. Помимо того, у деревни, на выгоне, разместился корпусной артиллерийский полк. Вся деревня была полна фузилерных и фурштатских служителей [9] , фурлейтов и денщиков; всюду мелькали красные с черными обшлагами кафтаны артиллеристов. В больших кунерсдорфских прудах целый день купались солдаты, здесь же купали лошадей, стирали белье, мыли палубы и телеги.
9
Ф у з и л е р – мушкатер, фурштатский – обозный.
К колодцу тоже было не протолкаться.
Ильюха решил бежать налево, на другой конец Большого Шпица, к ручью. Сюда собиралось меньше народу: вода в ручье была ржавая, болотная, берега – топкие.
Но Ильюхе вода нужна была не для щей, а только лишь для того, чтобы сварить эти «чертовы яблоки», как называли солдаты картофель.
Огнев здесь впервые увидел диковинный овощ. Картофель понравился ему.
Ильюха готов был один съесть полкотелка, если бы Егор Лукич не покрикивал.
И как тут было не любить картофеля, когда изо дня в день варили пустые щи из лебеды и крапивы да одну и ту же ячменную кашу.
До смерти надоело! Правда, кроме водки и хлеба, каждому мушкатеру полагалось еще в день два фунта мяса. Да откуда его возьмешь! Только в обозе, где резали упряжных быков, которые от бескормицы и худых дорог ежедневно падали десятками, ели мясо. Было оно и в офицерских котлах. Но в мушкатерских – не случалось. Оттого мушкатеры рады были картофелю.
Хотя у Франкфурта стояло больше сорока тысяч русских и около двадцати тысяч союзников австрийцев и солдаты хорошо наведывались в поля и огороды форштадта, окрестных деревень и мыз, но тороватый мушкатер Иванов все-таки ухитрился накопать полный котелок картофеля.
Ильюха бежал, утирая пот рукавом сорочки, – бежал без кафтана, в одном камзоле: все равно было жарко.
Июльское солнце жгло, как и все дни, немилосердно. Только когда оно спускалось туда, за самую высокую из всех трех гор – Еврейскую, где стояли левофланговые 1-я и 2-я дивизии, тогда становилось немного полегче.
Но до заката было еще
Огнев пробежал расположение соседей – своего брата пехоты, – пробежал мимо батареи секретных шуваловских единорогов. У каждой гаубицы дуло закрыто было медной покрышкой. Вокруг батареи, изнывая от жары, стояли часовые, чтобы никто не подходил к единорогам. Шуваловцы давали особую присягу – никому не рассказывать о секретных гаубицах, но вся армия давно знала, что у единорогов дуло не круглое, а такое, как яйцо.
За батареей начиналась вся эта неразбериха полковых и офицерских обозов. На холме и в овраге теснились сотни повозок, палуб и телег.
Вокруг одной палубы толпились солдаты разных полков. Ильюха подбежал посмотреть, что там такое.
На палубе, свесив вниз ноги, сидел прусский перебежчик – большой плечистый мужчина лет сорока, со смешными, торчком поставленными маленькими усиками.
Молодые солдаты, которые еще ни разу не видали прусских гренадер, лезли вперед, чтобы получше разглядеть гостя. А старики, покуривая, стояли в сторонке. Разговаривали:
– Не спорь, пруссак лучше нас стреляет…
– Да ты скажи – почему?
– Потому, что у тебя в патронной суме сколько пуль?
– Пятнадцать.
– А у него больше.
– Так и у нас в обозе, в патронных ящиках, лежит по пятнадцати пуль на каждого солдата…
– Ладно. Ты спроси вот у него, у фурлейта, он те скажет, много ль у них на палубах патронов осталось.
– Петров, погоди, – вмешался другой солдат, – я вот что скажу. Эй, парень! – потянул он за рукав Ильюху, который стоял возле спорящих.
Ильюха обернулся.
– Ты в бою бывал? – спросил у него какой-то седоусый гренадер.
– Нет еще, – почему-то смутился Огнев.
– А стрелял когда-либо из фузеи, хоть раз?
– Нет, не стрелял. Дядя Егор только приемы показал…
В толпе захохотали.
– Ну, вот видишь. Много ль такой попадет! А ведь, как говорится, выстреля, пули не поймаешь! И таких, как он, у нас чуть не половина.
– Старых солдат немного осталось, – прибавил другой.
– В новом корпусе, что на правом фланге стоит, рекру-тов – целые роты.
Огневу этот спор был неинтересен. Он понемногу протискивался вперед, поближе к палубе.
Возле палубы стоял какой-то аудитор. Он служил переводчиком между пруссаком и русскими солдатами, которые задавали ему вопросы. Перебежчик словоохотливо говорил.
Ильюха во все глаза рассматривал немца.
– Ишь ведь, по-каковски лопочет, а не собьется! – сказал кто-то из стоявших впереди Ильюхи.
– Тише! Погоди ты! – зашипели на него соседи: все внимательно слушали аудитора, который переводил, что сказал немец.
– У них, говорит, ни минуты свободной нет. Солдат должон весь день что-либо делать. Так стоять без работы, как мы сейчас стоим, у них не позволили б. То фузею смазывай, то ремни бели, то пуговицы начищай. Не справишь чего – бьют палкой. У каждого капрала – палка. Вот он ей и охаживает.
– Наши капралы неплохо и без палки бьют! – вполголоса сказал кто-то.
– А спроси у немца, за какие провинности бьют? – крикнули из толпы.
Аудитор перевел вопрос. Пруссак улыбнулся и что-то быстро ответил.