Генералы подвалов
Шрифт:
«Главное, чтобы костюмчик сидел», — почему-то пронеслось у него в голове. Действительно, никаких других мыслей бодрый посетитель не вызывал. А костюмчик сидел на нем безупречно — это единственное, что можно было о нем сказать. Так сидят только очень дорогие, сшитые у хороших портных либо в дорогих ателье подогнанные по фигуре вещи. Кузя знал в этом толк. Папа-то был классным портным.
«Кутюрье... — подумал еще Кузя. — Кутюрье небось какой-нибудь строгал...» Не любил Марк Куз всех этих новых слов — «кутюрье», «презентация», сказали бы просто: «Портной представляет народу...» А то начнут перья топорщить: «Презентация новой коллекции...» Мудаки...
Не мог Кузя сосредоточиться, хотя и очень хотел. И посетитель, пристально глядя в помятое лицо журналиста, отлично понимал его состояние. И противно было Кузе, что тот понимает и видит, что Кузе это претит.
— Вы, простите, не освободились еще? — спросил Калмыков, не ответив на вопрос. Довольно фамильярно спросил — это Кузя тоже отметил.
— Освободился. Я уже домой собираюсь.
— Так, может быть, по дороге поговорим? Зайдем куда-нибудь?
Калмыков уже резвился, только что не подмигивал.
Кузя хмыкнул.
— Можно и зайти, — он прикинул, сколько у него осталось денег. На пару коньяка, пожалуй, хватит. Недоставало еще, чтобы этот хлыщ угощать стал. До этого доводить уж никак нельзя. Лицо хоть и похмельное, но держать нужно. Без этого — все, пиши пропало. Вся репутация псу под хвост.
На улице Кузя снова почувствовал, что теряет сознание. Стена ослепительного солнечного света, казалось, сейчас собьет его с ног. Кузя провел рукой по лицу, мгновенно покрывшемуся потом, сунул ее в карман пиджака и крепко сжал ладонь в кулак. Как всегда, помогло. Дурнота ушла, предметы и люди вокруг снова стали реальными, и, ускорив шаг, Кузя потащил нового знакомого через цепной мост, к одному из бесчисленных крошечных кафе-распивочных.
Через три часа, в которые растянулась беседа с Калмыковым, Кузя, пошатываясь, вошел в тесный подвальчик обменного пункта на улице Марата. Улыбчивый охранник запер за ним дверь на щеколду — Кузя оказался последним. Поменяв двести долларов, он растерянно замер перед дверью, не соображая, как выйти из помещения.
— Смотрите, аккуратней, — улыбнулся омоновец, оценивающим взглядом окинув шатавшегося Кузю, — под машину не попадите.
Он откинул щеколду, выпустил Кузю на улицу и снова запер дверь, теперь уже основательно, на замок.
Нужно было ехать домой, но Куз решил немного пройтись, благо погода располагала к моциону. Памятуя, что на носу хмурая питерская осень, а потом, соответственно, ужасная, как всегда здесь, черная, мокрая и грязная зима, Кузя старался выжимать из каждого летнего дня максимум удовольствия. Возраст уже все-таки, кислород нужен, витамин В.
А сегодня он вполне мог расслабиться. Похмелье больше не мучило, Кузя знал, что, если сегодня не хватит лишку, завтра все будет в порядке. Главное сейчас — не надраться. На старые дрожжи. А Калмыков этот очень даже кстати появился. Теперь он уже не казался Кузе отталкивающим «новым русским» авантюристом. Не любил их Кузя, особенно этих, молодых коммерсантов питерского разлива. Сплошные пустышки, аферисты и болтуны, у которых ни гроша за душой, а гонору на миллион долларов. Дутые нувориши. Сорокалетний, умудренный и жизненным опытом, и печальными уроками КГБ, и шипением сослуживцев во всех своих многочисленных местах работы, сквозь которые он гордо пронес высоко поднятое знамя с изображением своей пятой графы, Марк Аронович Куз считал, что научился разбираться в людях.
Почти все его знакомые, ушедшие в бизнес, перебрались в Москву и там процветали. Те же, что остались в родном городе, не кичились своим достатком, но не из-за врожденной скромности, а по причине сумасшедшей занятости. На демонстрации успеха просто не хватало ни времени, ни сил. Бюрократические и психологические барьеры, поднимавшиеся на пути только еще зарождающихся товарно-денежных отношений, в Петербурге ощущались особенно остро, то ли в силу своеобразного воспитания, то ли климата, влияющего на психику и словно тормозившего абсолютно все процессы в этом городе, но, по общему мнению, работать тут было невероятно сложно. Ну а те, что цвели пышным цветом — сначала джинсово-вареным, затем — красно-кашемировым, появлялись и исчезали мгновенно, не имея ни серьезных намерений, ни какого бы то ни было будущего. Если, конечно, не были бандитами.
Калмыков же, с первого взгляда показавшийся Кузе именно таким — веселым и наглым нью-бизнесменом, однодневкой, оказался вовсе не так прост. И в возрасте его Марк ошибся — никаких ему было не двадцать пять, а все тридцать восемь, как потом выяснилось. Почти ровесник. Но следит за собой, конечно, будьте нате! Хотя и пьющий. Марка Куза в этом вопросе не обманешь, под дурака не прокатишь. Марк Куз знает, как пьет профессионал, как глотает, как наливает.
И дело-то у него совсем пустяковое. Но пустяк пустяком, а деньги он платит вполне приличные. Кузя знал, что в той же Москве, к примеру, за статью со скрытой рекламой, подобную той, что заказал ему сейчас Калмыков, платят на порядок больше, но там другие правила игры, другие прибыли и другие затраты. Надо смириться с тем, что есть, и довольствоваться заработком, не связанным с криминалом. Брюзжать и поливать грязью родной город — последнее дело. Если хочешь больше денег — езжай в первопрестольную, никто не держит. А уж коли сидишь здесь, то и играй по здешним правилам. Так считал Марк Куз. Тертый калач.
А поприсутствовать на открытии нового клуба, написать обзорную статью и взять пару-тройку мини-интервью, так это вообще его прямая работа. Калмыков дал ему сразу две сотни, сказав, что это только аванс. Ну и очень хорошо. Ничего стыдного Марк Куз в этом не видел, многие его коллеги-журналисты выполняли откровенно грязную работу за куда меньшие деньги. Расхваливали всякую дрянь или возносили под небеса откровенных бездарностей... Марк только усмехался, читая эти статьи. Его товарищи по цеху не знали одного из неписаных правил игры. Что если какого-нибудь артиста, скажем, надо, как это у них говорится, «раскрутить», то вовсе не обязательно его расхваливать. Пресса работает в обе стороны с одинаковым эффектом. «Хвалите меня, ругайте меня, все равно. Главное — пишите!»
Ведь ругать тоже можно по-разному. Об этом Куз сразу сообщил заказчику, заявив тому прямо в глаза, благо похмелье, как всегда, освобождало его от всяких условностей, что если ему, Марку Кузу, что-то не понравится, то он так и напишет. Он-де не продажный писака.
— Конечно, конечно, — ответил Калмыков. — А как же иначе. Главное, чтобы материал прошел. Вы же — профессионал.
Только тогда, когда Калмыков случайно проговорился, Марк понял, за что же заказчик платит деньги. За имя. За то, что великий Марк Куз, чьи статьи ждут тысячи молодых питерских меломанов, чьи книги раскупаются оптовиками на корню... Эх, если бы побольше этих самых книг. Ну ладно, в конце концов, за имя, так за имя. Ему, Марку Кузу, не жалко. Может быть, поэтому от широты души своей он так и не стал богатым человеком. А ведь мог бы. Сабатчиков вот, к примеру, то же самое делает, что и Куз, а уже и сыт, и пьян, и нос в табаке. Но Марк — не какой-то там Сабатчиков. Он воспевать пошлость не станет. Он человек принципиальный. А принципиальность — тоже своего рода капитал. Репутация.
— Который час, дядя?
Куз остановился и оглянулся, ища глазами спросившего. Дядя... Какой он им дядя?..
Посмотрев по сторонам, он понял, что находится в проходном дворе, соединяющем Марата и Пушкинскую. Надо же, ноги сами занесли его сюда, он-то собирался дальше пройти, в сторону Невского.
— Что задумался, дядя? Потерял чего?
Паренек лет семнадцати, небольшого роста, но крепенький, широкоплечий, в тонкой черной кожаной курточке, широких черных же джинсах, улыбаясь, смотрел Марку в лицо.