Гении исчезают по пятницам

Незнанский Фридрих Евсеевич

— То есть сердце изношенное, но не больное было, правильно я понимаю?

— Угу, — протянул Семен, — а при микроскопии — признаки некроза сердечной мышцы, то бишь инфаркт. То, что ребра сломаны, не обращай внимания, это не следы борьбы, при правильно сделанном непрямом массаже сердца ребра будут сломаны обязательно, и может быть даже грудина сломана.

— Да меня ребра как раз меньше всего интересовали, — отмахнулся Николай. — Ты скажи, бывает такое в принципе, чтобы был человек совершенно здоров, в смысле сердца, а потом вдруг инфаркт?

— Бывает все что угодно. Шестьдесят два года — не юноша все-таки…

— А такой вариант: не было никакого инфаркта, было только легкое недомогание, а потом приехала «скорая» и вкололи ему что-то не то?..

— Вы что, врача подозреваете? — удивился Семен.

— Ты мне скажи, возможен такой вариант или невозможен?

— Я тебе уже сказал: все возможно. Но маловероятно.

— А посмотри там анализ крови, остатки препаратов обнаружены, ничего подозрительного? — Николай сознательно не стал рассказывать Семену о знакомом Демидыча, медбрате Викторе, хотелось абсолютно независимого мнения по поводу этих злополучных гликозидов и их концентрации.

Семен пролистал до результатов лабораторных исследований.

— «При судебно-токсикологическом исследовании крови от трупа гражданина Кропоткина Н. Н. найден НПВС (диклофенак?) в количестве: в крови — пять процентов, антиаритмики в количестве: в крови — пять процентов, сердечный гликозид в количестве: в крови — один процент. Диклофенак — это НПВС.

— А по-русски?

— Им лечат артрит. Страдал он артритом? Я не вижу в акте описания суставов.

— Вроде страдал. И доза этого НПВС в крови несмертельна, так?

— Точно. Антиаритмики — это препараты, которые использовались в ходе инфарктной реанимации, — кардорон, например.

— А сердечный гликозид что такое?

— Препаратами этой группы лечат нарушение сердечного ритма. Мерцательную аритмию, например.

— Это когда сердце стучит беспорядочно?..

— Да, хаотическое биение. Когда-то давно гликозидами лечили и инфаркт, но доза тут слишком незначительная, чтобы предположить, что врачи во время реанимации их использовали.

— Незначительная, то есть несмертельная.

— Совершенно верно. Скорее всего, почувствовав перебои с сердцем, этот Кропоткин выпил таблетку… Какую именно, по этой бумажке не могу тебе сказать, принеси мне кровь, может, и установим. А вообще, ему бы сразу к врачу обратиться, возможно, был бы жив.

— Ну а могли ему что-то такое вколоть или подмешать в еду за сутки до смерти или там за неделю?..

— За неделю — точно нет, — отрицательно мотнул головой Семен. — Если бы сердце умирало постепенно, это было бы сразу видно при вскрытии, — короче, макроизменения были бы налицо. За сутки могли. Опять же в принципе. За несколько часов могли. Адреналина лошадиную дозу, скажем. Это то же самое, что напугать до смерти, только уж наверняка.

— А лошадиная доза — это сколько? — спросил Николай, Демидычу его знакомый медбрат говорил и об адреналине, только без подробностей. — Мог он ничего не почувствовать, если его затерли где-то в метро или в толпе и вкололи в ногу там или в руку?

— Лошадиная доза — это кубиков двадцать, а то и больше, точнее надо считать, исходя из массы тела и прочих конкретных особенностей. Не заметить такого он точно не мог.

— А те же гликозиды под видом таблеток от артрита подсунуть?..

— Гликозиды тоже лучше бы внутривенно струйно. Тогда, опять же в зависимости от препарата и от индивидуальных особенностей человека, может хватить кубиков пяти.

— Внутривенно трудно не заметить, — отверг и этот вариант Николай. — Разве что действительно врачи во время реанимации уже… Нет, Семен, ты вот послушай, начальные условия: есть Кропоткин, его заказали, но убить нужно так, чтобы смерть сочли естественной. На выходе имеем: труп Кропоткина, посмертный диагноз инфаркт, в крови малая концентрация некоего препарата. А теперь, пожалуйста, обрисуй мне наиболее вероятный способ убийства.

— Я, имея такую вводную… — подумал с минуту Семен, — предположил бы, что инфаркт спровоцирован, и сделал бы более тщательный токсикологический анализ крови. А еще скрупулезно обследовал бы кожу на предмет проколов в неположенных местах. В этом же акте вообще о следах уколов ни слова — раз была инфарктная реанимация, значит, пробитые вены, артерии, уколы в сердце — в порядке вещей. Но, — он взглянул на дату вскрытия, — поезд давно ушел, похоронили уже, кровь после анализов вылили, и на эксгумацию вам разрешение никто не даст, так?

— Так.

— Ну тогда дело — швах. В этом акте убийством и не пахнет. Ищите препарат.

— Где?

— Это ты у меня спрашиваешь? Ты просил наиболее вероятный способ убийства? Единственное, что могу предположить: этого Кропоткина действительно накачали гликозидами часов за десять — двадцать до смерти, и они успели вывестись из организма с мочой, желчью, рассосались короче, но влияние свое пагубное оказали.

— Ладно, — кивнул несколько разочарованный Николай, он-то рассчитывал, что Семен ему прямо по протоколу скажет: «Да, убили вашего Кропоткина». — Если найдем таблетки или ампулы, сделаешь анализ?

— Ну сделаю… — без особого энтузиазма согласился Семен.

Итак, здесь пока бесперспективно.

С Петровки Николай отправился в третий раз обходить бары, теперь вооруженный фотороботами злодеев. Но и там его постигла неудача. Ни у кого из барменов портреты не вызвали никаких ассоциаций.

Правда, Николай был к этому морально готов. Портретики получились не очень: пенсионер Иванов из физиономии лже-Брюгге запомнил в основном очки и усики. А соседка Эренбургов убеждала Макса, что в лицах «воров», пытавшихся взломать дверь, было что-то такое зловещее! Чего, разумеется, передать набором носов, бровей и глаз невозможно.

В результате получились две довольно безликих личности. То есть в себе Николай был уверен: если встретятся ему эти двое — будут опознаны, но от барменов того же требовать было неразумно.

Ирина Сибирякова

Вокруг белого здания станции «Скорой помощи» возвышались стройные тополя. Густая зелень была тщательно вымыта дождем, и серебристые листья истово блестели на солнце. Красивым дополнением к этому пейзажу служило яркое синее небо. Сочетание зеленого и синего радовало глаз и грело душу. В голове рождались романтические мысли, и казалось, что все должно быть хорошо. Нет, даже не хорошо, а просто-таки замечательно.