Генрих Гейне
Шрифт:
Гамбургское общество, состоявшее почти сплошь из крупных и средних торгашей и их семей, ни о чем не желавших знать, (Кроме прибылей, - это общество, конечно, не понимало творчества Гейне, отворачивалось от него с явной враждебностью.
Почтенные гамбургские дамы жаловались, что Гейне просто глуп, потому что когда он встречается с ними, он разговаривает исключительно о погоде. Помимо того, он неловок в обращении с дамами и позволяет себе писать издевательские стихи про них.
Действительно Гейне чувствовал себя плохо с людьми, с которыми он мог разговаривать только о погоде. Было еще хуже, если он где-нибудь среди «почтенных людей» ронял острую шутку, без которой не мог обходиться. Тогда на
Гейне, смеясь, подхватил эти кличку: действительно он салонный демагог, потому что он завсегдатай салона Петера Аренса, известного гамбургского увеселительного заведения. Здесь он чувствует себя прекрасно среди легкомысленных веселых созданий, где гремел оркестр, мелькали страусовые перья и веселые девушки, Элоизы и Минки, скользили по блестящему полу танцовального зала под звуки полонеза.
Встречи с немногими ценившими его друзьями скрашивали тяжелую гамбургскую жизнь. Он общался с актером Форстом, режиссером Левальдом, автором модных комедий Тепфером и литературным критиком Лудольфом Винбаргом.
Винбарг свидетельствует о том впечатлении, которое производила поэзия Гейне на читателей.
Гейне считали превосходным жонглером от поэзии и сомневались в искренности его ощущений и любовных переживаний. Напечатаниая в берлинском «Собеседнике» эпиграмма на Гейне ходила по рукам и имела большой успех:
Садовника кормит лопата И нищего рана и гной, А я пожинаю дукаты Своею любовной тоской.Новый сборник стихотворений Гейне, выпущенный им в 1831 году, названный им «Новая весна» и написанный во время пребывания в Гамбурге, был снова посвящен той же «любовной тоске», пронизанной легкой иронией.
Винбарг дает чрезвычайно живой портрет Гейне того периода. Он приходит к поэту в комнату утром - и сразу создается впечатление, что он попал в обстановку путешественника, гетевской «перелетной птицы», которая нигде не может удержаться долго.
В комнате беспорядок - открыт чемодан, разбросанное белье, несколько книг из библиотеки… И сам Гейне, хотя уже ряд месяцев жил в Гамбурге в приличном буржуазном доме, имел облик путешественника, который накануне вышел из почтовой кареты и провел несколько беспокойную ночь на постоялом дворе.
И в самом деле, Гейне чувствовал себя путешественником, засидевшимся в этом краю, но не могущим решить, куда ему двинуться.
Весной 1830 года он уезжает в Вандсбек, в глушь, как это делает всегда, когда ему надоедает гамбургская жизнь с ее сплетнями, театрами и балами, ее хорошим и дурным обществом.
Здесь он удовлетворяет свою потребность к одиночеству, здесь отдыхает от плоских лиц и гримас гамбургских филистеров.
Чтоб кровью изойти легко, Дай благодатный мне простор, Не дай мне задохнуться здесь Средь этих лавочничьих нор.Едят во-всю и пьют во-всю, И каждый жизни рад, как крот. А доброта их широка, Как дырка в кружке для сирот.Жизнь в Вандсбеке заполняется чтением «Тьера и милосердного господа-бога». Гейне увлекается историей Французской революции и библией.
И как только наступает лето, Гейне переезжает на Гельголанд. Он проводит там около полутора месяцев, с начала июля по средину сентября.
Желая рассеяться,
Он жалуется в письме к Иммерману, что здесь женщины, - его бич: «Если бы я поехал на Новую Землю, то и там бы меня терзали танцовщицы и певицы».
Усталый Гейне жаждет тишины и покоя: «Какая ирония судьбы, что я, который так любит покоиться на пуховиках тихой, созерцательной, уютной жизни, - именно я предназначен для того, чтобы выгонять моих бедных соотечественников из их безмятежного спокойствия и приводить их в движение: я, любящий больше всех других занятий следить за грядой облаков, постигать метрическую прелесть слова, подслушивать тайны стихийных духов и погружаться в чудесный мир старых сказок… я должен был редактировать «Политические летописи», обслуживать интересы современности, разжигать революционные порывы, будить страсти и постоянно дергать за нос бедного немецкого Михеля, чтобы он очнулся от своего крепкого,- исполинского сна… Правда, я мог этим вызвать лишь легкое чиханье у храпящего гиганта, но никак не его пробуждение… и если я сильно тянул его подушку, он снова прилаживал ее себе вялой от сна рукой… Раз из отчаяния я хотел зажечь его ночной колпак, но он был так влажен от пота мыслей, что лишь едва задымился… и Михель улыбался во сне…
Я утомлен и жажду спокойствия. Я тоже закажу себе немецкий ночной колпак и натяну его на уши. Если бы я только знал, где мне преклонить свою голову! В Германии это немыслимо. Каждую минуту ко мне бы приходил полицейский, расталкивал бы меня, чтобы проверит, действительно ли я сплю; уже одна эта мысль лишает меня спокойствия. Но в самом деле, куда же мне деваться? Снова на юг? В страну, где зреют померанцы и лимоны? Ах! Перед каждым лимонным деревом стоит теперь австрийский часовой и рычит тебе ужасающе: «Кто идет?!» Как лимоны, так и померанцы теперь очень кислы. Быть может, двинуть на север? Или на северо-восток? Ах, белые медведи теперь опаснее, чем когда-либо, с тех пор, как они цивилизуются и носят лайковые перчатки. Или поехать мне снова в проклятую Англию, где я не хотел бы быть даже повешенным заочно, а уж не то, чтобы жить там лично. Нет, низачто в эту презренную страну, где машины действуют, как люди, а люди, как машины…
Или отправиться мне в Америку, в эту необъятную тюрьму свободы, где невидимые цепи будут давить меня еще болезненнее, чем видимые - дома?.. О, милые немецкие поселяне, отправляйтесь в Америку! Там нет ни князей, ни дворянства, там все люди равны… за исключением, конечно, нескольких миллионов, имеющих черную или коричневую кожу, с которыми обращаются, как с собаками!.. При этом американцы очень кичатся своим христианством и являются самыми усердными посетителями церкви. Такому лицемерию они выучились у англичан, которые вообще передали им самые плохие свои свойства. Светская выгода составляет их действительную религию, а, деньги - их божество, единственное всемогущее божество…
О, свобода, ты злой сон!»
Библия, Гомер, история лангобардов Павла Варнефрида, трактаты о ведьмах - вот библиотека Гейне на Гельголанде.
Сосед по комнате, какой-то советник юстиции из Кенигсберга, считает Гейне пиетистом, видя, что он не расстается с библией. Но в библии Гейне не ищет религиозного утешения, он черпает оттуда эстетику стиля, его очаровывают библейские легенды непосредственностью языка. У него является мысль «совершенно оставить политику и философию и снова предаться созерцанию природы и искусства». Ему кажется, что все мучения и подвиги бойцов за освобождение человечества напрасны, что человечество движется по законам прилива и отлива.