Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 3
Шрифт:
Оба ротмистра разъезжали перед шеренгами, теша взор своими мундирами и осанкой; пан Станислав, подобно всем Скшетуским, был черен как жук, с мужественным, грозным лицом, украшенным длинным косым шрамом от удара мечом, с бородой цвета воронова крыла, которую развевал ветер; пан Владислав, грузный, с длинными светлыми усами, отвислой нижней губой и красными глазами, добродушный и мягкий, меньше напоминал Марса, но и он был солдат душой, рыцарь несравненной отваги, любивший огонь, как саламандра, и ратное дело знавший как свои пять пальцев.
— Нуте-ка, кто пойдет охотником к шведам? Кто хочет понюхать пороху? Нуте-ка, кто пойдет охотником?
Они проехали уже довольно большое расстояние, но без успеха, из рядов не выступил никто. Все оглядывались друг на друга. Были такие, которым хотелось пойти, и удерживал их не страх перед шведами — они робели перед своими. Не один толкал локтем соседа и говорил ему: «Пойдешь ты, так и я пойду».
Ротмистры начинали уже выражать нетерпение; но когда они подъехали к гнезненскому повету, не из шеренги, а откуда-то сзади, из-за шеренг, выскочил вдруг верхом на малорослой лошадке пестро одетый человек, и крикнул, обращаясь к шеренге:
— Я пойду охотником, а вы останетесь тут шутами!
— Острожка! Острожка! — вскричала шляхта.
— Такой же добрый шляхтич, как и все вы! — ответил шут.
— Тьфу! Черт бы тебя побрал! — крикнул подсудок Росинский. — Довольно шутовства! Я пойду!
— И я! И я! — раздались многочисленные голоса.
— Один раз мать родила, один раз и умирать!
— Найдутся тут такие хорошие, как ты!
— Все могут! Нечего нос поднимать!
И как раньше никто не хотел выходить, так теперь шляхта повалила из всех поветов: люди наезжали друг на друга лошадьми, обгоняли друг друга, торопливо перебранивались. Не прошло и минуты, а впереди уже стояло чуть не полтысячи всадников, и шляхтичи все еще выезжали из рядов. Пан Скорашевский рассмеялся своим непринужденным, добрым смехом и закричал:
— Довольно, довольно! Не можем же мы все идти!
После этого они вдвоем со Скшетуским построили охотников и двинулись вперед.
Воевода подляшский присоединился к ним у выезда из стана. Всадники были видны как на ладони при переправе через Нотец, потом еще несколько раз они промелькнули на поворотах дороги и пропали из глаз.
По прошествии получаса воевода познанский велел людям разъехаться, решив, что незачем держать их в строю, когда неприятель на расстоянии целого дня пути. Однако всюду была расставлена стража, запрещено было выгонять лошадей на пастбища и по первому тихому звуку рожка было приказано всем садиться на конь и становиться в боевые порядки.
Кончились ожидание и неуверенность, кончились сразу споры и перекоры; близость неприятеля, как и предсказывал пан Скшетуский, воодушевила войско. Первая удачная битва могла бы еще больше поднять его дух, а вечером произошел случай, который мог стать новым счастливым предзнаменованием.
Солнце заходило, озаряя ярким светом Нотец и занотецкие леса, когда по ту сторону реки люди увидели сперва облако пыли, а затем движущихся в этом облаке людей. Все до последнего человека вышли на валы поглядеть, что это за гости; но тут прибежал драгун из хоругви Грудзинского, стоявший на страже, и дал знать, что это возвращается разъезд.
— Разъезд едет обратно! Благополучно едет! Не съели их шведы! — передавали в стане из уст в уста.
А разъезд тем временем все приближался, медленно подвигаясь вперед в светлых клубах пыли, и наконец переправился через Нотец.
Шляхта смотрела на своих, заслонив руками глаза от солнца, которое сверкало все сильней, так что весь воздух был пронизан золотым и пурпурным сиянием.
— Э, да их стало что-то больше, чем было! — воскликнул Шлихтинг.
— Клянусь богом, пленных ведут! — крикнул какой-то шляхтич; парень он был, видно, не из храброго десятка и просто глазам своим не верил.
— Пленных ведут! Пленных ведут!
А разъезд тем временем приблизился уже настолько, что можно было различить лица. Впереди ехал Скорашевский, кивая, по своему обыкновению, головой и весело переговариваясь со Скшетуским; за ними большой конный отряд окружал несколько десятков пехотинцев в круглых шляпах. Это и в самом деле были пленные шведы.
При виде их шляхта не выдержала и бросилась навстречу разъезду с кликами:
— Vivat Скорашевский! Vivat Скшетуский!
Густая толпа мгновенно окружила весь отряд. Одни глазели на пленных, другие расспрашивали, как все случилось, третьи грозились шведам.
— А что?! Хорошо вам, собаки! С поляками захотелось повоевать? Получили теперь поляков?
— Дайте их нам! На сабли их! Искрошить!..
— Что, подлецы! Что, немчура! Попробовали польских сабель?
— Да не орите вы, как мальчишки, а то пленные подумают, что вам воевать впервой! — сказал Скорашевский. — Обыкновенное это дело — брать на войне пленных.
Охотники из разъезда гордо глядели на шляхту, которая забросала их вопросами.
— Как же вы их? Легко ли они сдались? Или пришлось вам попотеть? Хорошо дерутся?
— Хорошие парни, — ответил Росинский. — И долго оборонялись, но ведь и они не железные. Сабля и их берет.
— Так и не могли отбиться от вас, а?
— Напора не выдержали.
— Вы слышите, что наши говорят: напора не выдержали! А что? Напор — главное дело!
— Помните: только бы напереть! Это против шведов самое лучшее средство!
Если бы в эту минуту шляхта получила приказ броситься на врага, не сдержать бы ему ее напора; но врага пока не было видно; глухой ночью раздался вместо этого голос рожка перед форпостами. Это прибыл второй трубач с письмом от Виттенберга, в котором он предлагал воеводам сдаться. Узнав об этом, толпа шляхтичей хотела зарубить гонца, но воеводы приняли письмо, хотя содержание его было наглым.