Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 5

Сенкевич Генрик

— Разреши, сестра… — повторил пан Михал.

— А ты где остановился, Михал? Помоги мне жилье подыскать, ты, чай, и в Варшаве как дома.

— Жилье для тебя готово, да такое, что и сенатора со всем двором пригласить не стыдно. Я остановился у моего друга, капитана Кетлинга, и сейчас тебя к нему отвезу.

— Но помни, нас трое, двое слуг и челядинцев четверо. Боже ты мой! Я тебя не представила.

И тотчас же повернулась к барышням:

— Сударыни знают, кто он, а он про вас нет, прошу вас, познакомьтесь, хотя бы

в потемках. Даже печь до сих пор не истопили… Это панна Кристина Дрогоёвская, а это панна Барбара Езёрковская. Муж мой их опекун, а они сироты и живут с нами. Столь юным барышням без опеки жить негоже.

Пока пани Маковецкая говорила это, Володыёвский поклонился, как это делают военные, а обе панны, придерживая подол платьев, сделали реверанс, при этом панна Езёрковская тряхнула головой, как жеребенок.

— Едем, пожалуй! — сказал пан Михал. — Пан Заглоба дома остался, он об ужине похлопочет.

— Пан Заглоба? Тот самый знаменитый пан Заглоба? — воскликнула панна Езёрковская.

— Баська, тихо! — одернула ее тетушка. — Боюсь, хлопот с нами много!

— Уж коли пан Заглоба об ужине хлопочет, — отвечал маленький рыцарь, — еды на целый полк хватит. Велите, сударыни, выносить вещи. Я и о телеге позаботился, а шарабан у Кетлинга просторный, все четверо усядемся. И вот что еще — коли слуги не пьяницы, пусть до утра здесь с лошадьми да со всем скарбом остаются, а мы самое нужное прихватим.

— Нечего им оставаться, — сказала хозяйка, — телеги еще не разгружены, запряжем коней — и в дорогу. Баська, распорядись, мигом!

Панна Езёрковская помчалась в сени и скоро, быстрее, чем можно прочесть до конца «Отче наш», вернулась со словами, что все готово.

— Да и пора! — сказал пан Володыёвский.

Через минуту шарабан вез всю четверку в Мокотов. Пани Маковецкая с панной Дрогоёвской устроились на заднем сиденье, а маленький рыцарь сидел спереди, рядом с панной Езёрковской. Было уже темно, лиц он почти не различал.

— Вы, сударыни, бывали в Варшаве? — громко, чтобы заглушить стук колес, спросил он, наклоняясь к панне Дрогоёвской.

— Нет, — отвечала он. Голос у нее был низкий, но приятный и мелодичный. — Мы росли в глуши, ни больших городов, ни людей знатных не видывали.

Сказав это, она слегка склонила головку, как бы давая понять, что к последним относит и пана Володыёвского, чем изрядно ему польстила. «Политичная, однако, особа», — подумал пан Володыёвский, мучительно размышляя, каким бы комплиментом ответить.

— Будь этот город и в десять раз больше, вашей красы ему не затмить, сударыни!

— А вы откуда знаете, сударь, чай, нас и не видно впотьмах? — неожиданно спросила панна Езёрковская.

«Вот зелье!» — подумал пан Володыёвский, но не ответил. Некоторое время они ехали молча, пока панна Езёрковская не обратилась к нему снова:

— Не знаете ли, сударь, довольно ли в конюшнях места, у нас лошадей десяток да еще два жеребеночка.

— Да хоть бы и тридцать, конюшня большая.

А барышня только свистнула в ответ:

— Фью-фью!

— Баська! — начала было свои увещевания тетушка.

— Ага! Баська! Баська! А лошади всю дорогу на ком?

За разговорами незаметно подъехали к усадьбе Кетлинга.

Все окна в честь приезда пани Маковецкой были освещены. Навстречу гостям выбежала прислуга, а впереди всех шествовал пан Заглоба, который, подскочив к экипажу и увидев в нем трех женщин, тотчас же спросил:

— Кто же из вас, сударыни, моя благодетельница и сестра Михала, лучшего моего друга?

— Я, — отвечала супруга стольника.

Заглоба тотчас же припал к ее ручке, повторяя:

— Кланяюсь, низко кланяюсь, благодетельница!

Потом он помог пани Маковецкой вылезти из шарабана и, расшаркиваясь, с большими почестями проводил в дом.

— Разрешите мне, как только переступим порог, еще раз поцеловать ваши ручки, — говорил он ей по дороге.

А тем временем пан Михал помог выбраться из экипажа паннам. Так как шарабан был высокий, а ступеньку в темноте нащупать трудно, он обнял за талию панну Дрогоёвскую, поднял ее и поставил на землю. Она не противилась этому, на мгновенье прижавшись к нему всем телом.

— Благодарю вас, сударь! — сказала она своим низким, грудным голосом.

Пан Михал обернулся в свой черед к панне Езёрковской, но она соскочила с другой стороны, и он взял под руку панну Дрогоёвскую.

В комнате барышни представились пану Заглобе, который при виде их пришел в отличное настроение и тотчас пригласил всех к ужину.

Миски на столе уже дымились, еды и напитков, как и предсказывал пан Михал, было такое изобилие, что и впрямь хватило бы на целый полк.

Сели за стол. Пани Маковецкая — во главе стола, по правую руку — пан Заглоба, рядом с ним — панна Езёрковская, Володыёвский сел по левую руку, рядом с Дрогоёвской.

И тут только маленький рыцарь смог как следует приглядеться к обеим барышням.

Они были совсем не похожи, но обе прехорошенькие, каждая в своем роде. У Дрогоёвской волосы цвета воронова крыла, черные брови, большие голубые глаза. Кожа смуглая, бледная и такая нежная, что даже на висках просвечивали голубые жилки. Над верхней губою темнел едва заметный пушок, как бы подчеркивая притягательность томных ее уст, словно бы созданных для поцелуя. Она была в трауре по недавно умершему отцу, и темный наряд при такой нежной коже и черных волосах создавал впечатление некоторой суровости и грусти. На первый взгляд она казалась старше своей подруги, и, только приглядевшись, пан Михал понял, что это хрупкое созданье в расцвете самой юной девичьей красоты. И чем больше он смотрел, тем больше дивился и величественности стана, и лебединой шее, и всем движениям ее, исполненным прелести и грации.