Географ глобус пропил. Золото бунта
Шрифт:
Коровы медленно проплыли мимо, качая рогатыми головами, и баба Груня увидела на другой стороне улицы Осташу.
Осташа не подходил, стоял и смотрел на бабу Груню.
Старушка тихо села на скамеечку возле своей калитки и закрыла рот уголком платочка. Осташа подошел.
— Никеша?.. — беззвучно спросила баба Груня, глядя на Осташу снизу вверх сухими огромными глазами.
— Барка
Баба Груня больше ничего не спрашивала, только смотрела.
Осташа начал мять горло, замотал головой.
— Я… я летом приду, все расскажу… — прохрипел он и пошел прочь.
…Он плыл по Чусовой дальше, и на него плыла весна. Зеленым пухом покрывалась земля, зеленый дым заклубился в урёмах. Чирикали птицы, перепеваясь друг с другом через реку. Вода отступала, обнажая подошвы бойцов. Падали голбцы на свежих, только что провалившихся могилах бурлаков, словно весна не желала слышать о смерти. Стала светлой вода дождей, и согрелись утренние росы.
На поляне за бойцом Столбы все так же дымил стан каменотесов. Крест Никите Демидову до сих пор не поставили. Сейчас каменотесы, стоя на лесенках, ровняли скалу напротив поляны и выбивали на скале буквы надписи. Осташа проплыл мимо.
Осташа не хотел, не хотел заходить в Ёкву, но на приплеске стоял и рыбачил какой-то вогул, и Осташа подтолкнулся поближе.
— А девка, внучка Шакулы, жива?.. — спросил он.
Вогул искоса глянул на Осташу.
— Жива, — кратко ответил он.
Осташа не мог больше произнести ни слова, только нелепо указал ладонью на берег и кивнул.
— Нету ее, — сказал вогул. — Она на Конду жить ушла. Навсегда.
Осташа едва справился с собой.
— Расскажи… расскажи мне, — попросил он. — Я тебе денег дам…
Вогул помолчал, разглядывая Осташу.
— Чего рассказывать? — печально спросил он. — Я тебя помню. Ты в прошлом году жил. Ты Бойтэ любил, да… Весной два человека на лодке приплыли. Хотели взять Бойтэ. Бойтэ одного застрелила. Другой закричал, убежал. Потом вернулся — Бойтэ нет. Он забрал мертвеца, забрал ружье, уплыл. Бойтэ ночью появилась. Сказала: боится, что солдаты за ней придут. Собралась и ушла. На Конде много вогулов живет. Там еще наша земля.
Осташа дал вогулу рубль. Тот перепугался, долго не хотел брать.
Теперь впереди была только Кашка.
Осташа причалил на переборе, против пепелища дома Зырянкиных. Вытащил шитик на берег, через гарь пошагал к своему дому.
Дом выглядел жилым, бодрым. Окошки были открыты. Из трубы курился дымок. Хозяистым мужиком оказался Петрунька.
Переступая порожек калитки, Осташа увидел Петруньку на крыльце, но не успел и окликнуть, как Петрунька порскнул в дом. Удивляясь, Осташа поднялся по лесенке, прошел сени, открыл дверку в горницу.
Петрунька прятался за печью. На лавке у окошка в простеньком и бедном домашнем платье сидела Неждана и грудью кормила младенца. Она повернула к Осташе лицо — удивительно истончавшее, понежневшее — и следила за Осташей испуганными, виноватыми глазами.
Осташа постоял у дверей, потом снял шапку, перекрестился на медный образ, вытер ноги о тряпку у входа.
— Это твой сын, — тихо сказала Осташе Неждана.
Осташа прошел к ней по половицам, как по качающейся палубе барки. Присел на корточки, разглядывая лицо младенца.
— Я его не доносила, — виновато сказала Неждана. — Но он крепенький родился, выживет…
Осташа положил ладони на колени Неждане и задумчиво ответил:
— Значит, будет сплавщиком.
Неждана осторожно освободила одну руку и робко, с благодарностью погладила Осташу по голове.
— А как придет учитель толка вашего, каким именем крестить велишь, отец? — спросила она.
Осташа не задумывался.
— Петр, — негромко и упрямо сказал он.
Закрывая полокошка, на теплом ветерке полоскалась занавеска. Солнечные полосы лежали на полу, на бревенчатой стене. Слышался плеск перебора. Суровый боец Дождевой смотрел сквозь окно на Осташу, а Осташа смотрел на Неждану, кормившую грудью младенца. И в памяти Осташи плыли, как барки, чеканные и огненные слова: «И Я говорю тебе: ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь мою, и врата ада не одолеют ее».
2005 г.