Герцогиня де Ланже
Шрифт:
— Но, дорогой друг, — заметила княгиня, — Монриво фамилия древняя и весьма знатная, они кровно связаны со всей высшей бургундской аристократией. Если бы в Галисии угас род Риводу д'Аршу Дюльменской ветви, к Монриво перешли бы поместья и титулы д'Аршу; он наследует им через прапрадеда.
— Вы уверены?
— Мне известно это лучше, чем покойному отцу Монриво, с которым я часто встречалась; я сама ему это и сообщила. Он смеялся над всем этим, хотя и был кавалером многих орденов; он был приверженцем энциклопедистов. Но брату его это сильно помогло в эмиграции.
— Да, действительно. Граф де Монриво скончался в Петербурге, я знавал его там, — подтвердил видам де Памье. — Это был тучный человек, отличавшийся необычайным пристрастием к устрицам.
— Сколько же он их съедал? — полюбопытствовал герцог де Гранлье.
— По десяти дюжин в день.
— И это не причиняло ему вреда?
— Ни малейшего.
— Скажите, как удивительно! И неужели это не вызывало ни подагры, ни камней в печени, никакого недомогания?
— Нет, он был совершенно здоров и умер от несчастного случая.
— Ах, от несчастного случая! Вероятно, его организм требовал устриц, они были ему необходимы; ведь человеческие потребности являются в некотором роде основой нашего существования.
— И даже его причиной, я с вами согласна, — сказала княгиня, лукаво улыбаясь.
— Ах, сударыня, вы все толкуете в превратном смысле! — засмеялся маркиз.
— Я хочу только указать, что ваши слова могут быть дурно истолкованы какой-нибудь молодой женщиной, — возразила она. И тут же перебила себя, воскликнув: — Но внучка-то, внучка!
— Тётушка, — сказал г-н де Наваррен, — я до сих пор не могу поверить, что она в доме у Монриво.
— Чего не бывает на свете! — вздохнула княгиня.
— А вы как думаете, видам? — осведомился маркиз.
— Я бы поверил, если бы герцогиня была наивна…
— Но, бедный мой видам, женщина влюблённая всегда становится наивной. Вы стареете, как я вижу.
— Однако что же нам делать, в конце концов? — спросил герцог.
— Если Антуанетта будет умницей, — отвечала княгиня, — она поедет вечером во дворец; по счастью, нынче понедельник, приёмный день при дворе. Ваша задача сопутствовать ей и опровергнуть эти нелепые слухи. Есть множество способов объяснить что угодно, и если маркиз де Монриво человек благовоспитанный, он окажет вам поддержку. Мы заставим образумиться этих глупых детей…
— Однако, дорогая тётушка, с Монриво не легко справиться, ведь это ученик Бонапарта и человек с положением. Ну, как же! Теперь он у власти, он занимает видный пост, в гвардии его очень ценят. Притом он совсем не честолюбив. Если что-нибудь его заденет, он способен сказать королю: «Вот прошение об отставке, оставьте меня в покое».
— Каков его образ мыслей?
— Он неблагонадёжен.
— Король, — заявила княгиня, — и впрямь как был, так и остался якобинцем в геральдических лилиях.
— О, довольно-таки умеренным якобинцем, — возразил видам.
— Неверно, я знаю его давным-давно. Этот человек, когда его жена присутствовала на первом церемониальном обеде, сказал ей, указывая на придворных: «Вот наша челядь»; так мог выразиться только низкий негодяй. Да, узнаю в нем королевского братца былых времён. Нечего удивляться, что дурной брат, который так недостойно голосовал в бюро Учредительного собрания, заигрывает теперь с либералами, позволяя им спорить и разглагольствовать. Помяните моё слово, этот учёный ханжа так же навредит своему младшему брату, как в былое время навредил старшему; я просто не представляю себе, как его преемнику удастся выпутаться из затруднений, которые точно назло ему создаёт эта жирная громадина с крохотным умишком; ведь он терпеть не может брата и будет злорадствовать, умирая: «Недолго ему придётся поцарствовать!»
— Тётушка, это же наш король, я имею честь служить ему…
— Ах, голубчик, разве ваша должность лишает вас права говорить откровенно? Вы такого же знатного рода, как и Бурбоны. Если бы Гизы в своё время действовали порешительнее, его величество был бы теперь ничтожеством. Я вовремя ухожу из этого мира, дворянство умерло. Да, дети мои, для вас все кончено, — вздохнула она, бросив взгляд на видама, — разве в наше время поведение моей внучки вызвало бы так много толков? Она виновата, не отрицаю, ненужная огласка — большая ошибка; я все ещё сомневаюсь в её неприличной выходке, ведь я воспитала её и знаю…
В эту минуту из будуара вышла герцогиня. Она узнала голос своей бабки и слышала, как произнесли имя Монриво. Она появилась в утреннем туалете, и в этот самый момент г-н де Гранлье, рассеянно глядевший в окно, увидел, что карета племянницы въезжает во двор пустая.
— Милое дитя, — воскликнул герцог, беря её за голову и целуя в лоб, — разве ты не знаешь, что произошло?
— Случилось что-нибудь необычайное, дорогой батюшка?
— Весь Париж считает, что ты находишься у Монриво.
— Антуанетта, дорогая, ты не выходила из дому, не правда ли? — спросила старая княгиня, протягивая ей руку, которую герцогиня почтительно поцеловала.
— Нет, милая матушка, я никуда не выходила. Однако, — сказала она, обернувшись, чтобы поклониться видаму и маркизу, — я сама хотела, чтобы весь Париж думал, будто я у господина Монриво.
Герцог в отчаянии всплеснул руками, простёр их к небу и затем скрестил на груди.
— Да понимаешь ли ты, что повлечёт за собой эта выходка? — вымолвил он наконец.
Старая княгиня, вдруг поднявшись с кресла, впилась глазами в герцогиню, которая густо покраснела и потупилась; г-жа де Шов-ри тихонько привлекла её к себе, шепнув:
— Дайте я вас поцелую, ангел мой!
Нежно целуя её в лоб и пожимая ей руки, она продолжала с улыбкой:
— Милая дочка, мы живём не во времена Валуа. Вы порочите честь вашего мужа, губите своё положение в свете; ну, да мы как-нибудь постараемся все исправить.
— Ах, бабушка, но я не желаю ничего исправлять. Мне хочется, чтобы весь Париж знал и говорил, что нынче утром я была у господина де Монриво. Вы мне крайне повредите, если разрушите это убеждение, как бы ложно оно ни было.