Гермес Трисмегист
Шрифт:
Мышевский. В драконов? Не знаю, не думал об этом. Все может быть… Но ведь возможность превращения определенных элементов таблицы Менделеева в золото была доказана уже в двадцатом веке.
Голышкин. Да, подобное нередко происходит в процессе работы ядерного реактора. Но золото получается в ничтожно малых концентрациях и слишком дорогим. И уж тем более оно не может служить панацеей от болезней и старости.
Мышевский. Поэтому ученые предпочитают об этом умалчивать. Тем более что эта химическая реакция плохо влияет на работу самого ядерного
Голышкин. И что он доказывает?
Мышевский. То, что трансмутация любого металла в золото возможна! Беда в том, что рецепт философского камня затерялся в веках. А все, кто знал его, уже давно обратились в прах.
Голышкин. Хм-м… Хорошо. Пусть будет по-вашему. Но зачем вы пришли ко мне?
Мышевский снова опускается в кресло и скрывается в тени.
Мышевский. Из-за вашей книги, профессор. Вы сами утверждаете, что спиритический сеанс – это реальная возможность пообщаться с уже умершими людьми.
Голышкин. Подождите, подождите, господин Мышевский! Кажется, я догадался! Так вот в чем дело! (Теперь уже он встает из-за стола и начинает мерить кабинет шагами, произнося фразы так, словно обращается не к собеседнику, а отвечая собственным затаенным мыслям). Вы не собираетесь тратить свою жизнь на эксперименты. Просиживать годами в лаборатории, склонившись над ретортами в надежде увидеть когда-нибудь на дне одной из них щепотку золотого песка? Это не для вас! Вместо этого вы хотите войти в духовный контакт с одним из тех, кто некогда владел рецептом философского камня. И выпытать у него секрет трансмутации. (Как будто очнувшись, останавливается напротив Мышевского и долго недоуменно смотрит на него в упор, словно пытаясь вспомнить, кто это). Ах, да… Поправьте меня, если я ошибаюсь.
Мышевский. Вы не ошибаетесь, профессор.
Голышкин. И кого же вы избрали для этой цели? Испанца Луллия? Или самого короля Эдуарда?
Мышевский. (Торжественно). Гермеса Трисмегиста.
Голышкин. (Хватаясь руками за голову). Бог мой! Вы еще более безумны, чем я предполагал.
Мышевский. А что вас смущает, профессор? Думаю, что больше Гермеса Трисмегиста о философском камне не знает никто. Недаром его называли Гермесом Триждывеличайшим. Именно этот египтянин впервые поведал миру о философском камне, который он получил во время своих алхимических опытов.
Голышкин. Но ведь это мифологическая личность! В преданиях его называют сыном египетских богов Осириса и Исиды. И даже отождествляют с древнеегипетским богом-чародеем Тотом. Вероятнее всего, этот человек даже не существовал.
Мышевский. Существовал и писал книги. Именно из них мир узнал о философском камне. К сожалению, большинство книг погибло при пожаре в Александрийской библиотеке. Немногие уцелевшие были зарыты адептами Гермеса Трисмегиста в различных тайниках в пустыне.
Голышкин. И вы в это действительно верите?
Мышевский. До нашего времени дошли некоторые переводы его книг. К сожалению, сильно искаженные. Из них почти ничего нельзя понять.
Голышкин. И вы рассчитываете, что во время спиритического сеанса этот мифологический египтянин явится с того света и откроет вам свой рецепт?
Мышевский. А почему бы и нет? Думаю, до меня многие пытались осуществить это. Большинству не удавалось. Но кому-то везло.
Голышкин. Мне кажется, господин Мышевский, вы уверены в том, что вам Гермес Трисмегист не откажет.
Мышевский. Мне – нет.
Голышкин. И почему же?
Мышевский. Потому, профессор, что от Гермеса Трисмегиста мне нужен не рецепт приготовления философского камня. Этот рецепт мне уже известен…
Свет в кабинете гаснет.
Родион пытается поцеловать Ольгу в губы. Но та закрывает рот юноши ладонью и качает головой.
Родион. Но почему, Оля? Тебе неприятно?
Ольга. Тс-с!
Женщина прикладывает свой палец к его губам и жестом приглашает прислушаться к голосам, доносящимся из-за двери.
Кабинет снова освещается.
Голышкин. Вы вычитали этот рецепт в одном из плохих переводов книг великого алхимика-египтянина? Уж не тех ли самых, что сгорели в Александрийской библиотеке?
Мышевский. Напрасно иронизируете, профессор. Я получил его в наследство от своего отца.
Голышевский. Хм-м… Простите, но кто был ваш отец?
Мышевский. Ничего сверхъестественного. В молодости он увлекался археологией. Ходил в экспедиции подсобным рабочим. В одной из них, в пустыне, они наткнулись на полуразрушенную гробницу. Во время раскопок отец нашел тайник в стене, а в нем – древний манускрипт. Кусок пергамента, источенный временем и песком. На нем были начертаны почти нечитаемые иероглифы. Отец был порядочным человеком, но, напоминаю, он был молод…
Голышкин. Иными словами, он украл манускрипт?
Мышевский. Я бы выразился более мягко. Утаил. Возможно, даже не по собственной воле. Как он говорил, нечто, неподвластное человеческому разуму, овладело его волей. Когда отец пришел в себя, он находился уже в своей палатке. Как он очутился в ней, выйдя из гробницы и пройдя незамеченным для всех, он не помнил. А пергамент, бережно завернутый в чистую рубаху, лежал в его рюкзаке. Отец пришел в ужас от собственного поступка, но отступать было поздно. Если бы он даже вернул пергамент, его все равно обвинили бы в краже и прогнали из экспедиции. А, возможно, даже отдали бы под суд, учитывая, какие были времена. Хищение государственной собственности каралось более жестоко, чем убийство.