Герои 1812 года
Шрифт:
Последнее крупное сражение, в котором участвовал корпус теперь уже генерала от кавалерии Платова, была битва при деревне Татарице. Русской армии противостояла двадцатитысячная армия верховного визиря.
Поле битвы осталось за русскими…
В конце 1809 года Платов сильно заболел. «Доктора находили даже в нем признаки чахотки», — писал его первый биограф Н. Смирный.
Вначале Матвей Иванович уехал лечиться на Дон, затем в Петербург к старому приятелю лейб-медику Я. Виллие. Там он иногда появлялся на балах, хотя и чувствовал себя не очень привычно.
Когда
Подлечившись, Платов отправился на западную границу в расположение своего корпуса.
Приближался грозный 1812 год.
11 июня в 10 часов вечера наполеоновские войска начали форсирование Немана. На небольших лодках первыми переправились три роты легкой пехоты генерала Морана. Под их прикрытием саперные части энергично приступили к сооружению надежных переправ. На рассвете 12 июня армия Наполеона осадила русский берег Немана, тремя колоннами продвигаясь в глубь русской земли.
Так началась первая Отечественная война 1812 года.
Наступление наполеоновской армии произвело сильное впечатление на Александра I, русский двор, генералитет русской армии.
Многие были перепуганы, ошеломлены, растерянны. Наполеон знал об этом и надеялся, что одним сражением заставит русскую армию капитулировать. Но он еще не знал, что, вступив на русскую землю, будет воевать не только с Александром I, его министрами и царедворцами, а со всем народом, народом гордым, мужественным и оскорбленным. С народом, который на протяжении многих веков не мог признать ничьей власти над собой. Да, Наполеон не знал еще русского народного духа. А знали ли его многие царские сановники? Министры? Александр I?
Откуда? Ведь многие дети аристократических фамилий, всевозможные Нарышкины, Гагарины, Меншиковы, Бенкендорфы, Полторацкие и прочие, набирались уму-разуму в Петербургском иезуитском институте, где проникались духом иезуитского ордена, с ранних лет воспитывали в себе чувство вражды к своей родине, своему народу, культуре и вере предков.
Березовский, генерал иезуитского ордена в России, разнес иезуитское просвещение во все концы страны: в Полоцк, Петербург, Могилев, Витебск, Астрахань, Саратов, Моздок, Одессу, Тифлис, даже в Сибирь вплоть до границ Китая. В самом начале 1812 года иезуиты проникли и в Москву.
В грозном 1812 году, когда практически вся Европа выступила против России, когда настало время тяжелейших испытаний и борьбы на жизнь и смерть, Александр I и большая часть официальной России не были готовы к этому. Никто не верил в свой народ, в его духовные силы. Опору искали не в народе, а во всевозможных масонских ложах и иезуитских корпусах — там, откуда грозило предательство и разрушение духовных сил народа. «Я не замечала народного духа, — подчеркивала известная французская писательница г-жа Сталь, — внешняя переменчивость у русских мешала мне наблюдать его. Отчаяние оледеняло все умы, а я не знала, что отчаяние — предтеча страшного пробуждения. Точно так же в простом народе видишь непостижимую лень до той минуты, когда пробуждается его энергия, тогда она ни преград, ничего не страшится; она, кажется, побеждает стихии так же, как и людей». И далее: «Невозможно было довольно надивиться той силе сопротивления и решимости на пожертвования, какую обнаружил народ».
Бесспорный военный гений Наполеона, огромная армия, блестящие победы в Западной Европе заставляли предполагать всю порабощенную Европу, что русская армия будет разгромлена в течение нескольких недель.
Только после вторжения наполеоновских войск на русскую землю Александр I понял, что избавит Россию от них только русский народ.
С самого начала войны император России имел неверные представления о силе и намерениях французов, да и его собственные планы отличались расплывчатостью, а порой и просто необдуманностью.
Так, силы русской армии не были сосредоточены на западной границе. Значительная часть их, предназначенная для так называемых «диверсий в тылу противника», находилась далеко от Немана.
Три дивизии под начальством генерала Штейнгеля располагались в Финляндии и окрестностях Петербурга для того, чтобы помочь шведам завоевать соседнюю Норвегию, а в дальнейшем пробираться на север Германии и там поднимать население на борьбу против французов.
Дунайская армия, недавно окончившая войну с Турцией, должна была проникнуть в Далмацию и Иллирию, а в случае благоприятных обстоятельств — даже в Северную Италию, где, как предполагалось, ей окажут помощь славянские народы Балкан и английский флот.
Александр I и его соратники придавали этим вылазкам огромное значение, при этом упуская основное правило военного искусства: «Сосредоточение всех сил именно в тех пунктах, в которых должны свершаться решительные действия».
Эти диверсии могли иметь решающее значение только тогда, когда на главном театре военных действий были бы достигнуты большие успехи.
Помимо этого, в русских войсках царила неразбериха. Дело в том, что все три русские армии на западной границе имели своего особого командующего и каждый из них не признавал авторитета другого командующего.
Главнокомандующий 1-й Западной армии Барклай-де-Толли скорее всего имел право считать себя выше главнокомандующего 2-й армии Багратиона и командующего армии Тормасова, потому что он был военным министром, а также имел самую многочисленную армию.
Но, с другой стороны, в военной иерархии Багратион и Тормасов стояли выше Барклая, так как они раньше были произведены в генералы от инфантерии.
Александр I, не предоставляя Барклаю верховной власти над всеми войсками, вначале думал командовать сам, руководствуясь советами генерал-лейтенанта Фуля.