Герои Аустерлица
Шрифт:
— Кем назначен? — поинтересовался я.
— Французами, — пробормотал он, потупив взор. Но тут же добавил:
— Мы же с вами в плену находимся, ваше высокоблагородие. Не обменяли нас, а тут оставили.
— А что, других наших обменяли уже? — удивился я.
— Точно так. Обменяли намедни, — доложил пленный лейб-гвардеец.
— Чего же нас с тобой не обменяли тогда? — поинтересовался я.
— А про нас забыли, наверное, — пожал плечами Коротаев.
Оценив ситуацию, я дал указания:
— Ты вот что, рядовой, подними стул, садись и рассказывай.
— Про что рассказывать, ваше высокоблагородие? — не понял Степан.
— Ну, начни с того, как в плен попал, — подсказал я.
Он кивнул, поднял стул, уселся на него и начал:
—
Я перебил:
— Это не слух был. Я сам находился там, в центре позиции, и видел, как стремительно французы поднялись по склону, сходу захватывая наши батареи. Тогда я схватил знамя и возглавил атаку пехотной гвардии. Бежал на французов, пока пуля меня не свалила.
— Простите, ваше высокоблагородие, но я же не знал тогда, слух то или правда, потому что рядовым никто не докладывает. Я только приказы исполнял, как положено. Когда наш Конный полк выдвинулся из резерва, нам дали приказ выручать пехотинцев, которым туго приходилось под натиском кавалерии французов. Ну, мы переправились через ручей и атаковали супостатов, отогнав их легкую кавалерию от нашей пехоты. Потом нам дали приказ рассеять и пехоту противника. Дело происходило под плотным вражеским огнем из ружей, когда мы врубились в пехоту французов. Не знаю, скольких пехотинцев я точно убил в тот момент и конем затоптал, но пять или шесть, не меньше. Но и мы своих теряли. Я видел, как падали вокруг лошади с всадниками. Но вражескую пехоту мы потоптали изрядно и потом все-таки сшиблись с кавалеристами из французской гвардии, которая на выручку к своим кинулась. И, точно помню, зарубил я в той свалке двоих насмерть своим палашом, пока коня моего не убили. А когда пушечное ядро Сивке голову снесло, и он опрокинулся на скаку, так мне ногу и придавило его мертвым боком. Да еще и в левое плечо мое пуля попала, отчего кровь вытекла вместе со всеми силами. Оттого меня в плен французы и взяли, что сопротивляться уже никак не мог. А то я еще положил бы нескольких врагов, наверняка положил бы! — глаза лейб-гвардейца сверкнули недобрым огоньком. И я даже не сомневался, что рядовой кавалерист говорит чистую правду. А если и привирает немного, то совсем чуть-чуть. Сражение при Аустерлице, на самом деле, получилось весьма кровавым.
Выслушав Коротаева, я сказал:
— Теперь мне понятно, что в плен ты попал почти таким же нелепым образом, как и я. А сейчас расскажи, почему мы здесь оказались и в списки на обмен пленных не попали?
Он ответил:
— Ваше сиятельство, я думаю, что забыли про нас по той причине, что вас отправили сюда умирать. А раз меня при вас определили, то и меня позабыли заодно.
— А с чего ты решил, что меня умирать оставили? — спросил я.
— Так ведь главный французский хирург сказал, что вы, скорее всего, не выживете. Вот и определили вас на попечение местных жителей, как безнадежного, — ответил Коротаев честно. Потом добавил:
— Вы долго без сознания были, в лихорадке сначала горели, а потом еще две недели холодный лежали, но все-таки дышали. Потому вас не хоронили. Но все думали, что очень скоро преставитесь. А вы возьми, да и воскресни! Удивили вы меня, признаться, ваше высокоблагородие!
— Еще и не так удивить могу! — попытался я улыбнуться. Потом попросил:
— А скажи, что это за место такое? Где мы находимся?
Коротаев объяснил:
— Тут моравская деревня. Нас местный мельник на попечение взял. Ему французы что-то там заплатили за наш постой. Но я не знаю, сколько. Он же все время жалуется, что денег ему на нас дали мало, а едим мы много. Хотя вы и не ели вообще
Я приказал:
— А ну-ка позови ко мне этого мельника!
Когда мой новый денщик ушел, я рискнул спустить с кровати на пол свои голые ноги. И они, действительно, выглядели сильно отощавшими, словно бы я провел все это время в каком-нибудь концентрационном лагере смерти в плену у немцев во время Великой Отечественной. Но, зато такое значительно облегченное тело мои ослабленные мышцы могли теперь кое-как ворочать!
Хотя головная боль, головокружение и ощущение слабости никуда не делись, но к ним добавилось лютое чувство голода. А это обнадеживало. И когда наконец-то Коротаев привел мельника, сухонького старичка в серой суконной шапке-колпаке и в синем камзоле, испачканном мукой, я не стал с ним ругаться, а просто сказал ему по-французски:
— Не беспокойтесь, моя семья компенсирует вам все издержки, понесенные ради моего содержания. Даю слово русского князя. А сейчас велите выдать мне одежду и подать обед. Я хочу хорошо поесть.
Как я и ожидал, старик прекрасно понял меня. Он явно неплохо знал французский, раз сговорился с оккупационными властями на мой счет. Дед не стал артачиться. И пошел отдавать распоряжения своим домашним работникам. А вскоре до меня донесся запах какой-то вкуснятины. Поскольку для того, чтобы идти к общему столу я был еще слишком слаб, Степан притащил из кухни еду на большом медном подносе, поставив его передо мной на тот самый стул возле кровати, который оставался единственным в этой комнате.
А сама пища мне показалась удивительно вкусной. Хоть она и была слишком простой по меркам аристократии и совсем недостойной княжеского стола. Тем не менее, мне все понравилось: и картофельные кнедлики с рагу, и клецки-страпачки в мясном супе, и картофельные блинчики-локши с вишневым вареньем, и круглый сладкий грушевый пирог-фургал. Ну и фруктовое вино, которое выставил хозяин, оказалось весьма неплохим. Разумеется, я после своего вынужденного голодания пробовал с каждого блюда всего лишь по чуть-чуть, чтобы не перегрузить желудок с непривычки, а остальное отдавал Степану. Глядя, как он уплетает все за обе щеки, активно запивая вином, я думал о том, что неожиданно обзавелся верным человеком.
Глава 5
Пока любовался тем, как Степан с аппетитом поглощает пищу, раскопал в воспоминаниях, доставшихся мне в наследство от покойника, что Конный полк лейб-гвардии не обыкновенная воинская часть, а очень даже элитная. До 1796 года этот полк оставался единственным регулярным кавалерийским гвардейским полком. Хотя основали его давно, первый состав сформировали еще при Петре Великом, в 1721 году. А в 1730-м окончательно утвердили название. Причем, Конный полк сразу организовали, как регулярный и состоящий исключительно из дворян, в то время, как даже кавалергарды оставались тогда еще нерегулярной частью. Боевое крещение конногвардейцы приняли в 1737 году во время Русско-турецкой войны, неплохо показав себя во время взятия Очакова и в сражении при Ставучанах.
Еще со времен императрицы Елизаветы Петровны, которая и сама имела почетный чин полковника Конной гвардии, лейб-гвардейцы Конного полка носили красные камзолы, красные штаны, а также шляпы-треуголки с золотыми галунами. Каждому в полку полагались тогда еще белый галстук и белые перчатки с обшлагами. Но, времена менялись, и внешний вид полка со временем сделался иным. В правление императора Павла I для конных лейб-гвардейцев утвердили форму, а также конную сбрую и вооружение, подобные кирасирам. Согласно Уставу 1796 года, им были положены: колет, камзол, штаны, сапоги, штибель-манжеты, перчатки, треугольная шляпа с султаном, плащ, фуражная шапка, китель, фуфайка, палаш с темляком, портупея, ташка, кушак, кираса черного цвета, погонная перевязь, лядунка, укороченное ружье без штыка и пара пистолетов. А еще колет с застежкой на крючках, короткий суконный камзол, штаны из белой лосины и высокие ботфорты с накладными шпорами.