Герои русского парусного флота
Шрифт:
Тем временем на горящем «Ауни-Аллахе» происходили события поистине драматические. Ещё в начале боя Осман-паша получил тяжёлое ранение ноги. Несмотря на это, он до последней минуты поединка «Ауни-Аллаха» с «Императрицей Марией» оставался наверху и командовал фрегатом. Когда же «Ауни-Аллах» приткнулся к отмели, Осман-паша пытался было навести на судне хоть какой-то порядок, перенести флаг на какое-нибудь дерущееся судно. Но не тут-то было! Команда вышла из повиновения. Вчера ещё робкие матросы-галионджи, которые дрожали при одном взгляде на своего адмирала, теперь с явным удовольствием плевались ему в лицо. Когда же Осман-паша пригрозил им расправой и гневом султана, они и вовсе разъярились. Раненного Осман-пашу пинали ногами, харкали ему в лицо. Затем сорвали с его плеч дорогую шубу, которой некогда флотоводца одарил
Мимо Осман-паши проплывали обезглавленные и растерзанные трупы. Бухта пылала и чадила.
— О Аллах, забери меня к себе в райские кущи! Я исполнил свой долг до конца! Вина же моя в том, что я не был сегодня счастлив! Даруй же мне быструю смерть, как избавление от позора! — шептал старый моряк.
Но судьба в тот день отказала ему даже в этой малости…
А на Синопский рейд уже входили пароходы вице-адмирала Корнилова. Его флаг развевался на мате «Одессы». На подходящих к эскадре пароходах офицеры и матросы кричали «ура!». «Одесса» сбавила ход подле «Императрицы Марии». Корнилов, вооружившись рупором, беспокойно спрашивал у всех: «Здоров ли адмирал?» Выехавший на катере навстречу Корнилову командир «Константина» Ергомышев первый порадовал его:
— Слава богу, Павел Степанович жив!
Подле «Императрицы Марии» «Одесса» сбавила ход. Со шканцев линейного корабля начальнику штаба махал рукой Нахимов. Увидев наконец-то друга, Корнилов перебрался на «Марию» и сразу бросился обнимать Нахимова.
— Поздравляю вас, Павел Степанович, с победою, которою вы оказали большую услугу России и прославили своё имя в Европе!
Из воспоминаний Корнилова: «Мы могли наблюдать, как турецкие фрегаты один за другим взлетали на воздух. Ужасно было видеть, как находившиеся на них люди метались на горевших палубах, не решаясь, вероятно, кинуться в воду. Некоторые же сидели неподвижно, ожидая смерти с покорностью фатализма. Подойдя к нашему флагману „Марии“, мы переправились на сей корабль…»
Увидев Нахимова, Корнилов кричал ему издали:
— Браво, Павел Степаныч!
И махал приветственно фуражкой.
Лейтенант Барятинской, свидетель встречи Корнилова с Нахимовым, вспоминал: «Мы проходим совсем близко вдоль всей линии наших кораблей, и Корнилов поздравляет командиров и команды, которые отвечают восторженными криками „ура!“, офицеры же машут фуражками. Подойдя к кораблю „Мария“, мы садимся на катер нашего парохода и отправляемся на корабль, чтобы его (Нахимова) поздравить. Корабль весь пробит ядрами, ванты почти все перебиты, и при довольно сильной зыби мачты так раскачивались, что угрожали падением. Мы поднимаемся на корабль, и оба адмирала кидаются в объятия друг другу, мы все тоже поздравляем Нахимова. Он был великолепен, фуражка на затылке, лицо обагрено кровью, новые эполеты, нос — всё красно от крови, матросы и офицеры, большинство которых мои знакомые, все черны от порохового дыма…»
— Поздравляю вас, Павел Степанович, с победой! — обнял Корнилов пропахшего порохом и гарью Нахимова. — Вы оказали большую услугу Россия и прославили своё имя в Европе!
— Да ведь я тут при чём же? — вполне искренне удивлялся Нахимов. — Ведь это всё команды сделали, а я только стоял на юте и смотрел-с!
— Команды? А команды кто так обучил — не вы ли?
— Нет-с, — покачал головой скромный Нахимов. — Это всё дело рук Михаил Петровича Лазарева.
— Ах, скромник! Ах, какой вы скромник, Павел Степаныч! — тряс ему руку восторженный Корнилов. — Ну уж, так ли, иначе ли, а победа славная! Гораздо выше Чесмы победа! Что Чесма? Выше Наварина!
Вместе с Корниловым на борт флагмана поднялся и Бутаков, исполнявший должность его флаг-офицера. Узнав об обстоятельствах победного боя
— Ты уже для меня Георгиевский кавалер, а пока не пришлют твой из Петербурга, носи мой! — сказал он, расцеловав при всех храбреца.
Что касается фрегатов, то, получив сигнал Корнилова о соединении с эскадрой, «Кагул» и «Кулевчи» легли на курс зюйд-вест. В 14 часов 37 минут «Кулевчи» подошёл к эскадре и лёг в дрейф. Спустя десять минут по сигналу Нахимова «Оказать помощь поврежденному кораблю» капитан-лейтенант Будищев направил свой фрегат к «Трём Святителям», но заметив, что на «Императрице Марии» вот-вот может упасть перебитая мачта, встал под кормой флагмана и, помогая ему, открыл огонь по турецким фрегатам.
К 2 часам 30 минутам пополудни воды Синопской бухты приняли ещё несколько турецких судов. Затонули транспорты «Фауни-Еле», «Ада-Феран» и купеческие бриги, которые, как оказалось, были гружены порохом, оружием и снаряжением для кавказской армии и горцев. Последним досталось хуже всего: оставленные бежавшими командами, они просто взрывались от снарядов и горящих обломков турецких судов. Пароход «Эрекли» выбросился на берег, спасаясь от обстрела русской артиллерии. «Бой в 2 часа 30 мин. почти прекратился, — записано в шканечном журнале линейного корабля „Три Святителя“. — Правый фланг, не имея у себя ни одного противника, умолк, меж тем как на левом были слышны изредка выстрелы с фрегата „Дамиад“, который, лёжа на мели под прикрытием навалившегося на него фрегата „Низамие“, снова открыл огонь; мы и „Париж“ по ним действовали, но в 3 часа всё смолкло и бой был окончен совершенно: неприятельской эскадры не существовало».
Тогда же прекратили сопротивление и последние береговые батареи № 5 и 6, на которых к исходу сражения уцелело только несколько орудий. «Париж», «Ростислав», а также подошедшие позднее «Кагул» и «Кулевчи» добили эти батареи последними залпами.
Теперь вдоль берега на камнях лежали и горели девять судов, тогда как остальные уже перестали существовать.
«Неприятельские суда, брошенные на берег, — писал позднее Нахимов, — были в самом бедственном состоянии. Я велел прекратить по ним огонь, хотя они и не спускали флагов, как оказалось, от панического страха, которым были объяты экипажи».
К 15 часам прекратилась всякая ответная стрельба с турецких фрегатов.
Затем ещё в течение часа «Париж», «Три Святителя», «Ростислав», «Императрица Мария» и «Кулевчи» продолжали ещё время от времени стрелять, сокрушая последние очаги сопротивления.
Прежде всего, — береговые батареи, которые всё ещё вели огонь калёными ядрами. В это время загорелись турецкие суда у берега. Взрывы «Фазли-Аллаха», а затем «Неджми-Фешана» вызвали многочисленные пожары в турецкой части города. Жителей охватила паника. Ещё в начале сражения губернатор Синопа Хуссейн-паша бежал на заранее приготовленных лошадях; его примеру последовали жители-мусульмане, и остались лишь греки, считавшие русских друзьями. Пожары никто не тушил.
Историк Богданович пишет: «…Брошенные на берег неприятельские суда были в самом бедственном состоянии, и потому было приказано прекратить огонь. Из показаний пленных выяснилось, что только панический страх воздержал их спустить флаги, т.е. сдаться. На фрегате „Незими-Зефер“ флаг был немедленно спущен, без сопротивления, по требованию проезжавшего мимо парламентёра, посланного для объявления городскому начальству, что эскадра пришла для истребления военных судов, но не желает вредить городу. Транспорты и купеческие суда затонули от попавших в них снарядов; фрегаты „Фазли-Аллах“, „Низамие“ и „Каиди-Зефер“, корвет „Неджми-Фешан“ и пароход „Эрекли“ — все были объяты пламенем; по-видимому, большая их часть была зажжена оставлявшими их командами. По мере того как огонь доходил до крюйт-камеры, суда взлетали на воздух. Взрыв фрегата „Фазли-Аллах“ покрыл горящими обломками турецкую часть города. Это произвело сильный пожар, значительно увеличившийся от взрыва корвета „Неджми-Фешан“. Пожар продолжался во всё время пребывания нашей эскадры в Синопе. В городе некому было тушить его: все жители разбежались. По словам г. Базанкура, парламентёр, не найдя никого, вручил встретившемуся ему австрийскому консулу прокламацию командира русской эскадры».