Герои. Другая реальность (сборник)
Шрифт:
– Мы с вами встречались раньше, – сердце Скалли стучало неровно. – Я агент Дана Скалли. Помните?
– А-а, самый очаровательный агент ФБР, как же я мог вас забыть? – В его голосе звучали такие обаятельные озорные нотки... И этот человек хладнокровно распорол живот лучшему другу Даны. – Я приготовил вам сюрприз.
– Малдер, я не хочу кровопролития. Вы говорили, что считаете свою жизнь конченой, неудавшейся... что хотите хотя бы умереть эффектно. Но эти люди, за что им умирать?
Он молчал. Не задумчиво, нет. Насмешливо.
– Скалли, я ведь убил вашего лучшего друга, этого журналиста.
– Малдер... – начала Дана и осеклась. Слава богу, он не знает, что Гордон жив. И Горди выдержит, выкарабкается
– Вы хотите знать, почему я это сделал? Я убил Адамса не потому, что он следил за мной. Останься он жив, вы бы еще не скоро подобрались ко мне... Я просто позавидовал вашему другу. Да. Странные вещи я говорю, не так ли? Гордон Адамс был дурак, неудачник, идеалист. Его выставили из колледжа, дай время – выгнали бы из газеты. Но у него была мечта, он гонялся за жареными сенсациями, его били, над ним смеялись, а он все равно был счастлив, потому что видел перед собой цель, и жизнь его была прекрасна. А мне не надо было хватать звезд с неба – они уже были у меня в кармане. Оксфорд, красивая жена, теплое местечко, растущий счет в банке... Звучит как сказка, верно? Но это была не жизнь. Что угодно, только не жизнь. Сладкое, жирное существование без мечты, без надежды, без цели... Хапнул крупный кусок – и лежи, жди следующего!
«Верно говорят, что с жиру люди бесятся», – подумала Скалли, кидая на Кулиджа умоляющий взгляд, чтобы выпросить еще несколько минут. Он покачал головой.
– Саманта поняла это первой. Она была сукой и наркоманкой, моя любимая сестренка, но она разбиралась в жизни. Я не убивал ее, как вы думаете, но ее смерть заставила меня начать... дело. Сколько там убийств вы на меня повесили?
– Одиннадцать, – сказала Дана.
– Можете верить, а можете нет, но их было куда больше. Причем вовсе не обязательно кому-то резать горло, чтобы лишить человека жизни. Самая страшная смерть – духовная, как говорили еще классики... А вы-то сами живы, агент Скалли?
– Наверное вам, как психологу, это виднее.
– У вас был суровый отец, агент Скалли, и он совершенно раздавил вас как личность. Из всей семьи только вы проводите с родителями Рождество. Ваше сердце свободно, потому что вы даже не знаете, что такое любовь и дружба. Для души у вас был милый Горди и дружок-коп, которого можно иногда приглашать к себе, чтобы ночи не были такими одинокими. Вы никогда не думали о том, что разрушили его семью, лишили отца маленького ребенка? Вы считаете, что это и есть настоящая, светлая и радостная жизнь?
Скалли зажмурилась. Не слушать!
– Это моя жизнь, Малдер.
– Что ж, оставайтесь при своем заблуждении, Дана... Вы ведь позволите мне так называть вас? Знаете, вы никогда не будете счастливы. Как и я. Может быть, мне стоило в свое время пойти в ФБР, а вам заняться психологией?.. Ну ладно, Дана, до свидания, не буду больше утомлять вас своими рассуждениями.
– Подождите! – почти крикнула Скалли. На нее даже оглянулись. – О каком сюрпризе вы говорили, Малдер?
– Какая же вы любопытная, Дана... Скоро узнаете. Вокруг меня люди, которые хотят умереть за свою мечту. Может, если я умру вместе с ними, то увижу тоже свет в конце туннеля, каким бы призрачным он ни был?
В трубке поплыли гудки... В сердцах Скалли швырнула сотовый на стол. Кулидж взглянул на нее исподлобья.
– Ну и какие результаты?
– Никаких, – сквозь зубы сказала Дана. – Малдер любит поговорить... но исключительно не по делу.
Кулидж разочарованно крякнул.
– Ни к чему была эта болтовня, я ведь был прав?
– Нет, не правы, – Скалли обращалась уже ко всем присутствующим. – Из разговора я поняла, что они к чему-то готовятся. Отложите штурм, иначе может случиться нечто непоправимое.
– Нечто непоправимое случится, если мы не вмешаемся. Между нами: я ничего не имею против, если люди Павшича перестреляют друг друга, но я не хочу, чтобы перед этим они перестреляли заложников. Я выполню свой долг, агент Скалли, – это было сказано холодно, жестко, уверенно.
«Это предприятие закончится чем-то страшным», – вдруг подумала Дана.
Склад пылал; огонь насквозь проедал крышу, снежок мешался с черными хлопьями пепла.
Мимо Скалли везли распухшие черные мешки, несли носилки, на которых лежало что-то относительно живое. Некоторые шли своими ногами, но таких было немного.
«Почему склад так горит? – думала Дана. – Там же сырое, трухлявое дерево».
Столб пламени пригнулся под напором воды, но занимались уже и соседние постройки. По дороге текли два параллельных потока – машины «скорой помощи» и пожарной охраны. Последние все подъезжали и подъезжали.
Помощь Скалли никому не требовалась, Доггета она найти не могла и гнала от себя мысли о том, что Джон оказался в числе тех, кому не посчастливилось слишком близко подойти к проклятому складу, когда в нем грянул взрыв.
Нелепой трусцой мимо пробежал Кулидж с завернувшимся за шею галстуком, рядом с ним ожившим монументом вышагивал стриженый крепыш. До Скалли донесся обрывок их разговора:
– Четырнадцать... Когда потушат, еще неизвестно... А сколько там...
Гордон был мертв. Умер в реанимации полчаса назад.
Сгорбившись, Дана побрела к полицейской машине.
– Господи, да что же это такое? – хрипло произнес кто-то за ее спиной.
Скалли неохотно обернулась – и сердце пропустило несколько тактов.
Над складом медленно расплывалось пятно ярко-желтого света, рядом с которым тускнел даже огонь. Свет падал густым тестом, медленно, пластами, сваливаясь на крышу склада...
Часть пятая
ГОРЬКИЙ ПИСАТЕЛЬСКИЙ ХЛЕБ
Виктор Точинов
Ночь накануне юбилея Санкт-Петербурга
За отдраенным иллюминатором – его писатель, как человек сухопутный, считал открытым окном – плыла ночь. И плыли берега – хотя их почти не было видно. Левый, ближний, во многих местах вздымающийся высокими отрогами, еще как-то чувствовался. На звезды (на те, что не догадались забраться на небесном своде в безопасные место, поближе к зениту) – на эти недальновидные звезды наползали черные силуэты утесов. Звезды исчезали – словно там, в небесной выси, завелось огромное мрачное чудовище, пожирающее их. Потом появлялись снова, целые и невредимые, – словно прожорливое чудовище обладало весьма слабым пищеварением. Улыбнувшись такому сравнению, писатель отвернулся от окна, которое на самом деле называлось иллюминатором.