Героини

До чего же я злилась на мать! С громким топотом я неслась по луговой тропинке к лесу так, что лишь ветер свистел в ушах. Только промчавшись по лугам, занимавшим почти пятьдесят акров, я успокаивалась и приходила в себя. Черт побери, ничто на свете не может сравниться с гневом тринадцатилетней взбешенной девчонки — девчонки, которая ждет не дождется, когда ее фигура наконец-то изменится. Волосы, собранные в хвостик, костлявые коленки и плоская, как доска, грудь. В тринадцать лет я выглядела на десять.

Уйти в лес означало проявить открытое неповиновение. Мама категорически запрещала мне ходить туда по вечерам, и именно поэтому я с нетерпением ждала сумерек, когда можно будет пройтись по темным, усыпанным листвой тропинкам. Солнце опускалось за деревья, цикады трещали, словно электрические маракасы. Трава и луговые цветы доставали мне почти до плеч, и я не отваживалась заходить далеко, даже когда ярость ослепляла меня. Я старалась не отходить от тропинки. Здесь было градусов на пять холоднее, но так же сыро. Шум автомобилей с 41-й трассы доносился даже сюда, а по вечерам становился еще громче, пробивался через деревья и линии электропередач. Вот вдали раздался пулеметный стрекот мотоцикла — видно, обгонял машину. Натужно взвыл мотор, стрельнули выхлопные газы, затем звуки стихли вдали. Звуки нетерпения и побега. То же, что чувствовала и чего хотела я. Еще грохотала трасса 80. После четвертого июля ее было слышно гораздо реже, вплоть до двадцатого числа, когда машины начинали носиться по ней как безумные. Казалось, они никак не могли остановиться.

Я тоже не могла остановиться. Запах клевера, чириканье какой-то пташки. На сей раз мама зашла с Дейрдре слишком далеко, и я больше не могла этого вынести. Дейрдре уйдет! Найдет себе где-нибудь пристанище. Правда, в тринадцать лет я бы выразилась покрепче: «Давай, девка, шевели задницей, двигай отсюда куда подальше!» Все новые подробности Уотергейтского скандала и Дейрдре — эти сильные соперники постоянно переключали внимание матери на себя. А у меня как раз начался переходный возраст, и маминого внимания и заботы катастрофически не хватало. Жутко хотелось, чтобы она погладила меня по голове, спросила, как дела. Но у нее для меня вечно не было времени.

Но то, что случилось сегодня, выходило за все рамки. Несносная ирландская девчонка так громко стонала, что стали жаловаться соседи, поэтому мама поместила ее в самой дальней комнате. В моей. В моем личном убежище со слуховыми окошками и уютными коврами! И даже не спросила, согласна ли я. Ведь в доме свободны еще целых три комнаты! Так нет же, ей вздумалось поселить Дейрдре у меня! Как будто это мамина комната и она может распоряжаться ею по своему усмотрению. Все лето я развешивала плакаты и раскладывала подушки так, как мне больше нравилось. Коллекция альбомов «Лед зеппелин» разрослась, пришлось найти более подходящее место любимому красному креслу в форме боба. И все это, между прочим, я купила на собственные деньги — заработала пением в хоре. А теперь приходится отдавать это напыщенной ирландской девчонке, у которой есть все, о чем я только могу мечтать: длинные светлые волосы, кожа как у ангела, прекрасная грудь. А мне остается кинуть себе матрас на чердаке, где воздух затхлый, кругом полно мертвых мух и паутины. Причем, в отличие от других гостей, приезжающих на неделю или две, Дейрдре ни словом не обмолвилась о дне отъезда. Наверное, придется проторчать на чердаке месяц, если не больше. Я окинула взглядом лужайку — в высокой траве мерцали светляки. Видно, придется обосноваться в лесу.

От унижения на глазах выступили слезы, и персиковая половинка луны виднелась словно в тумане. Обычно я выхожу на прогулки раньше, но рыдающая Дейрдре отвлекла все внимание на себя, и мне пришлось самой наводить порядок в кухне. Пока я счищала с тарелок в мусорное ведро остатки картофельного салата и сосисок с кислой капустой, приготовленных кухаркой Гретой, мать с Дейрдре сидели в столовой и распивали имбирный эль, и Дейрдре что-то несла насчет своего парня, который вдруг взял и умер. У Греты сегодня был свободный вечер, а мама все внимание посвятила гостье. Вот и пришлось мне в одиночку перемыть гору тарелок, вытереть разделочный и обеденный столы, а потом еще пройтись шваброй по бескрайнему полу, покрытому линолеумом.

Я махнула рукой и помчалась через лес к пруду. Там на закате можно было увидеть огромную синюю цаплю, которую я звала Горацием. Я всегда старалась высмотреть Горация прежде, чем он заметит меня, но под ногой всякий раз предательски хрустела ветка. Чуткий Гораций тут же расправлял огромные шестифутовые крылья и взмывал вверх, почти касаясь кончиками лап темных вод озера. Скоро стемнеет. Сегодня я его точно не увижу, и в этом виновата мать. И Дейрдре.

От косячка, который я выкурила днем напополам с соседом Элби, до сих пор слегка шумело в ушах и все чувства обострились до предела. Пятнадцатилетний Альберт Галлахер был фанатом компьютерных игр, а недавно пристрастился к марихуане. Я курила не так уж часто, и после пары затяжек мне начинало казаться, что птицы разговаривают человеческим языком. Я абсолютно серьезно могла беседовать с лесным ручейком. А с нескладным и прыщавым Элби все было иначе. Он слишком широко улыбался мне, на зубах блестели скобки, и вообще походил на деревенского дурачка. Ему до смерти хотелось, чтобы я стала его девушкой — по-настоящему, хотя я вовсе не принадлежала к типу девиц, которые в тринадцать лет выглядят на все двадцать. Но я была благодарна ему за компанию, особенно летом, а мама и не догадывалась, что Элби не столь невинен, каким кажется. У нее плохо развита интуиция, обращает внимание не на то, что надо. Мама прекрасно знала, что мы с Элби «гуляли» днем, но понятия не имела о моих вечерних вылазках в лес.

Лес по вечерам и особенно ночью был запретной зоной, и вот уже несколько месяцев я успевала убраться оттуда до наступления темноты. Мама ни за что бы не поняла, зачем я вообще туда хожу. Чем больше она раздражала и злила меня, тем больше мне хотелось забраться как можно дальше, в самую глухую чащу. Я росла, как трава в поле, мать не особо следила за мной, и с каждой удачной вечерней вылазкой я все больше смелела и все дальше заходила в темноту леса.

Над ухом пищал комар. Я отмахнулась раз, другой, сначала спокойно, затем все более нервно. Сквозь темные ветви виднелось сереющее небо. Я промчалась по небольшому подвесному мостику, перекинутому через овраг, отчего его цепи и деревянные планки зазвенели, затарахтели как бешеные, и вылетела на опушку. Передо мной раскинулся небольшой луг. Посреди него стоял особняк в стиле Тюдор. Всякий раз при виде него я замедляла шаг. Касалась кончиками пальцев цветов — таких элегантных, прохладных. Затем снимала резинку, стягивающую конский хвост, и распускала кудрявые рыжие волосы. Я представляла, что возле окна стоит и прячется за бархатной шторой красавец герой, смотрит, как я брожу по лугу, и спрашивает себя: «Что это за прелестное создание?» Воображение рисовало следующую картину: по вечерам я спускаюсь вниз по винтовой лестнице, лакей подает высокий звонкий бокал с шампанским, мой ослепительно красивый муж протягивает руку, и мы танцуем танго в гостиной. В ту пору я ни чуточки не сомневалась, что когда-нибудь все так и будет.

Помечтав, я развернулась и вошла в темный лес. Прежде я никогда не оказывалась здесь так поздно. Уже почти стемнело. Я свернула на тропинку, ведущую к мостику, и вдруг услышала шелест листьев под чьими-то ногами. Цикады застрекотали еще громче, а потом вдруг разом смолкли, словно о чем-то предупреждали. Меня обуял страх: зверь или плохой человек бродит где-то поблизости, следит из темного леса за каждым моим шагом. Два желудя тяжело шлепнулись на землю. А потом сзади раздался стук копыт. Я резко свернула с тропинки и бросилась в самую глубину чащи, вспотев от ужаса и обещая самой себе, что теперь всегда буду слушаться маму. Я продиралась сквозь мокрые колючие кусты. Они опутывали меня, точно гигантская паутина с шипами. За дело тут же принялись комары, впивались с лету в оголенные участки кожи. Я обернулась, взглянула на тропу.

И увидела силуэт мужчины с развевающимися волосами. Он сидел на мчащейся галопом лошади. Из-под копыт разлетались куски коры, мелкие камушки. Одной рукой он держал поводья, в другой был зажат факел, отбрасывающий вокруг себя яркий оранжевый свет — совершенно неземной, как мне показалось. Я зажмурилась, вжалась всем телом в ствол дерева, молясь, чтоб он меня не заметил. И еще в голове вертелся вопрос: неужели мама предупреждала меня именно об этой опасности?

— Где она? — взревел всадник.