Героиня мира
Шрифт:
Исписав все листки в блокноте, я попросила девушку принести мне новый.
До этого я никогда толком не обращала на нее внимания. А тут она вдруг ожила. И залилась визгливым смехом, сверкая грязными зубами. Лицо у нее было круглое, но без единого следа великодушия.
— Хотите новый? Можете хотеть и дальше, — сказала она. — Я и так вас побаловала, когда принесла этот. Надеялась на какой-нибудь подарок от вас, да куда уж там.
— У меня ничего нет, — сказала я.
— Ага, — откликнулась она. И добавила: — Думаете, мне приятно выносить за вами грязь? Прислуживать вам?
Мне стало стыдно, но я уже многому научилась,
Они явились поутру, надзирательница и тощий человек с волосами соломенного цвета, который обмотал мне запястья веревкой и туго затянул ее узлом. Мне предстоит беседа с начальником замка, и я должна выглядеть надлежащим образом.
Выйдя из камеры, я испытала ощущение куда более неприятное, чем головокружение, — связь с трехмерным пространством нарушилась гораздо сильней. Мне и так приходилось чересчур туго затягивать корсет, иначе ни одно из платьев не сходилось на мне. Теперь мне стало совершенно нечем дышать, а связанные руки ничем мне не помогали, и я шаталась от стены к стене, как пьяная. Человеку с соломенными волосами это показалось забавным, он стал весело хихикать, пока надзирательница не велела ему замолчать — он тут же притих.
Мы спустились вниз, прошли по каким-то коридорам и стали взбираться в другую башню, все в полусвете фонаря.
Затем, когда мы поднялись на площадку, мощнейший поток света хлынул из огромного сводчатого окна без стекол, перегороженного пятью железными прутьями. На полу, под ногами у гнома, привратника, впустившего меня когда-то в тюрьму, лежал пыльный потертый ковер, изъеденный крысами.
Наша процессия из трех человек остановилась.
— Она связана? — осведомился гном.
— Связана, — ответила надзирательница.
— Ладно, отведу ее к начальнику, — сказал гном. Он говорил на диалекте Китэ, но так неразборчиво, что мне не удалось бы его понять, не проживи я столько времени в Ступенях, но даже жители той деревни не издавали таких булькающих звуков, как он. Похоже, гном с гордостью ожидал, что его речь прозвучит невразумительно для меня: он поманил меня к себе, резко прищелкнув языком.
Вверх от площадки уходила причудливая винтовая лестница из дерева. Гном вел меня, я послушно двигалась следом, словно на поводке.
Под аркой показалась дверь, гном постучал в нее.
Спустя некоторое время кто-то крикнул, чтобы мы входили.
Покои начальника тюрьмы блистали изъеденным молью великолепием. Цвета все же различались. От изношенного восточного ковра, расстеленного на полу, до исцарапанного письменного стола из красного дерева все излучало краски, присмиревшие только от износа. Я подумала: как мучительно смотреть на их биение; с одной стороны — окно, с другой — сверкающие искорки на медной поверхности ворона; мне почудилось, что я заметила краешком глаза, как он двигается и вот-вот накинется на меня. Но утраченное равновесие вернулось ко мне.
Тяжело дыша, я остановилась, и гном окинул меня взглядом, словно желая проверить, не выходит ли мое поведение за рамки приличествующего случаю. Убедившись, что все в порядке, он повернулся к начальнику и скорчился от удовольствия.
Для точности описания внешности начальника мало слова «толстый». Его сущность совершенно
Бочком подобравшись поближе к столу, гном застыл на месте, жуткий прислужник распухшего повелителя.
Начальник покопался в бумагах на столе, приподнял палец — собственно говоря, уже и не палец, а целую колбасу — и ткнул им в меня.
— Вы — любовница Завиона?
Этот высокий голос принадлежал как бы не мужчине, не женоподобному существу, а лишенной всякой женственности женщине. Карикатура.
— Да.
— Так вы признаетесь в этом теперь? Мне кажется, поначалу вы проявили большую скрытность. Хотите сказать мне что-нибудь еще?
— Я не повинна ни В одном преступлении, совершенном против королевства Тулия.
— Вероятно, вы не прочь узнать кое-какие новости, — сказал он.
Я стояла перед ним со связанными руками, мне оставалось лишь покорно выслушать все, что он пожелает мне сообщить.
— Человек по имени Ретка схвачен толпой в Эбондисе. Жители города открыли ворота и выдали главных зачинщиков мятежа тулийским войскам. Возможно, в ответ на их действия король проявит снисходительность. Некий Оберис — вам доводилось слышать это имя? — сыграл определяющую роль в принятии такого решения.
Чудовищная судорога, не причинив боли, свела мне тело и словно пронзила насквозь чрево, будто якорь удерживающее во мне тяжесть. Пронзить его и отступиться. Пострадает ли от этого зародыш? Не стану ничего подсказывать начальнику Дома Ночи. Пусть привносит детали по собственному усмотрению.
— Ретке не приходится рассчитывать на милосердие, — сказал начальник. Он долго смотрел на меня блестящими сощуренными глазками, а потом добавил: — Как и всем вам.
Но он так и не упомянул о Фенсере Завионе. Значит, он ничего о Фенсере не знает. Фенсера не схватили.
Возможно, и Ретка… что стоит соврать этому тулийцу, засевшему в крепости на Китэ?
— Позвольте осведомиться, какое впечатление произвели на вас эти известия? — спросил начальник.
— Почему вас интересует мое мнение?
— Милая дама, вы слишком дешево себя цените. Неужели у вас не найдется полезных для короля сведений?
— Ни малейших.
— Я склонен полагать, что вы сказали правду, — медленно проговорил он. — Сеть расползается все шире, и все вы попадетесь в нее рано или поздно. Судебная процедура изрядно упрощена. К чему свидетельства против людей, которые сами обрекли себя на казнь? — Даже тень какого-либо выражения не проскользнула по гладкому пузырю, его лицу. Глаза его почти не двигались, он вроде бы ни разу не моргнул. — Я мог бы повесить вас хоть завтра, — сказал он, — или прямо сегодня.