Героиня второго плана
Шрифт:
Она улыбнулась.
– Что ты? – спросил он.
– Так. Вспомнила. В детстве у меня была книжка «Как себя вести». Очень интересно была написана, и картинки смешные.
– И что? – не понял он.
– Там было только о том, что женщинам следует подавать пальто и пропускать их перед собой в дверях. А потом оказалось, что и это не везде принято.
– Да.
Видно было, что он не понимает, зачем она это говорит. Майя и сама не понимала. Она не чувствовала ничего, кроме легкой неловкости от их сегодняшней встречи и от всей этой истории
Но встреча в ресторане тем и хороша, что можно заняться выбором блюд, потом едой, и это избавляет от того, чтобы чрезмерно вслушиваться и вглядываться друг в друга, отмечать такие тонкости поведения, каких и замечать-то не надо. И от того, что ты занят разными приятными мелочами, исчезает ощущение, что жизнь проходит мимо.
– Как твоя работа? – спросил Арсений, когда ужин был заказан.
– Хорошо. До отъезда все успела сдать, – ответила Майя. – А то вечно вместо пляжа приходится сидеть в номере и лихорадочно подправлять обложки.
– Ты на море уезжаешь? – поинтересовался он.
– Сначала в Германию.
И дальше, за ужином, они разговаривали в таком вот духе – ни о чем серьезном, ни о чем значимом, зато разговор получается легкий, а это немало.
Выбранное Майей мясо в рябиновом соусе было обведено на тарелке красивым карамельным узором и выглядело как какой-то необыкновенный десерт; об этом тоже поговорили.
Тюльпаны пахли остро и тонко, лепесток одного из них за время разговора отогнулся от цветка и упал в Майин бокал с вином.
– Мне такой лепесток попался на вступительном экзамене по композиции, – сказала она. – Только не лимонного цвета, а розового. С сиреневыми прожилками.
– Надо было его нарисовать?
– Надо было взять его как мотив и от него перейти к платью.
– Почему к платью? – не понял Арсений.
– Я поступала в Текстильный университет. На моделирование одежды.
– Так вот почему ты так одеваешься!
– Как – так? – не поняла Майя.
– Необычно. В театре ты в такой какой-то юбке была… На тебя все женщины оглядывались.
– Может, думали, что за пугало огородное! – засмеялась она.
– Не знаю, что они думали, но смотрели изучающе и завистливо.
Это он в общем-то правильно подметил. Если смотрели завистливо, то, значит, именно на юбку. Едва ли что-либо, кроме одежды, могло вызвать у женщин зависть к Майиной внешности. И хоть мама уверяла, что какая-нибудь четверть необычной крови всегда придает оригинальности, сама она так не считала. С тем, что она выглядит странно, Майя еще согласилась бы, но оригинальность не состоит ведь из одной только странности, для нее нужна еще и простая составляющая красоты. А кто сказал, что вьющиеся длинными светло-коричневыми спиралями волосы и узкие, тоже длинные черные глаза – это красиво? Странно, странно, не более того.
– Юбка и правда была оригинальная, – сказала Майя. – Кашемир я в Монголии купила, он там чудесный. А покрасила его
– И юбку сама сшила?
– Да.
Арсений недоверчиво покрутил головой.
– Не думал, что ты умеешь шить.
– Почему не думал? – засмеялась Майя.
– Ну… Это какое-то слишком прикладное занятие. Трудно его с тобой связать.
– Вообще-то да, – кивнула она. – Я, когда в университет поступала, даже нитку в швейную машинку не умела заправить. Но на втором курсе уже надо было отшивать собственные коллекции, и пришлось научиться.
Майя вспомнила, как оставалась после занятий в университетской мастерской одна и, сидя за машинкой до ночи, училась шить. Не то чтобы она была как-нибудь особенно бестолкова, но все же это умение далось ей с трудом.
– Зачем же ты поступила в такой университет? Это не очень понятно, – пожал плечами Арсений.
– Просто художница, которая меня к экзаменам готовила, могла подготовить именно туда. Везде же свои требования, – объяснила Майя. – В Текстильный университет надо было на вступительных рисовать неяркими цветами, приглушенными, грязноватой акварелью. В Суриковский я после такой подготовки не поступила бы. А мне важно было поступить, от этого многое зависело.
Майя замолчала. Ей не хотелось рассказывать Арсению, что зависело тогда от ее поступления и почему, и она не знала, как уйти от ответа, если он об этом спросит.
Но он не спросил. Вряд ли из-за какой-нибудь особенной своей чуткости или из-за внимательности к ее чувствам – во взгляде, которым он смотрел на Майю, выражалась лишь обычная воспитанность, сутью которой является равнодушие.
– Но что же мы все обо мне? – сказала она. – Как твои дела, Арсений?
– Как обычно, – пожал плечами он.
«Будто я знаю, как его дела идут обычно», – подумала Майя.
Он, наверное, и сам так подумал, потому что уточнил:
– В бизнесе у всех сейчас дела плохи. Ну и я сражаюсь с действительностью.
Что ж, ему тоже не хочется рассказывать о себе какие-то доверительные подробности. А ей не так важно их о нем знать, чтобы непременно добиваться от него такого рассказа.
– После Питера был в Америке, – сказал Арсений. – В Вашингтоне. Хорошо там. По городскому парку олени бродят…
– Ты любишь природу?
– Не то чтобы как-то специально природу люблю, но гармонии иной раз хочется, да.
Потом он рассказал, как ходил на концерт в джаз-клуб в Джорджтауне, и что Джорджтаун отличается от других районов Вашингтона – куда более динамичный и молодой, и еще рассказал о музее Хиллвуд, в который не так-то просто попасть, надо заранее записываться.
– Почему? – спросила Майя.
Про музей ей было, конечно, интересно.
– Он небольшой, поэтому, наверное, – ответил Арсений. – Дом и парк. И весь дом русскими картинами, иконами увешан, портретами. Кубок огромный стоит, весь в бриллиантах, Александр Невский вроде бы из него пил перед Чудским озером, венчальная корона царицы, табакерки… Тяжелое ощущение.