Герой Былых Времен
Шрифт:
— Ну, если можно… Ведь можно?
Алекс вспомнил лозунг насчет Бассиануса.
— Не думаю, что тебе понравится, — сказал он.
— Пожалуйста, Алекс! — она наконец подняла глаза. — Я немного рисую и умею клеить птиц из бумаги.
— Ну если ты очень хочешь… — с сомнением протянул Алекс. — Только уговор — не обижаться на глупые шутки.
"Дочь самого" улыбнулась светло и спокойно.
— У меня есть чувство юмора. Вот увидишь.
Ну, во всяком случае, над тем лозунгом она посмеялась. Уже хорошо.
Потом оказалось, что у нее бывают
Хватало и бумажных птичек, и разноцветных лент, и портретов полководцев с тщательно подрисованными пышными усами.
Стулья в зале энтузиасты тоже не обошли вниманием. На каждый была налеплена бумажка с мудрым изречением — от "Тише едешь — дальше будешь" до "Пуганый майор курсанта боится".
Над сценой же висел самый главный лозунг: "Двадцать лет наша академия готовит из болванов боевых офицеров".
И вот настал знаменательный день. Занятия отменили, все драили здание, потом начищали сапоги, потом вертелись перед зеркалами. К часу дня начали прибывать гости.
Ну, во-первых, родственники курсантов. С одной стороны, это было замечательно, потому что приехали девушки. Своих-то барышень в академии было куда меньше, чем парней. Но с другой стороны, некоторые персоны лучше бы и не приезжали… как премьер-министр, например, ну его! Но он прибыл — он ведь тоже папаша. Юрис как-то сразу сжалась и поблекла в его присутствии. Алексу было в общем все равно, но на девчонку было жалко смотреть.
Во-вторых, приехали всякие разные большие чины, и это было вовсе нехорошо. Алекс переглянулся с Дитой. Пожалуй, они несколько перестарались с оформлением. Но менять что-либо было все равно уже поздно, оставалось расслабиться и ждать, как дело повернется.
Распахнулись двери актового зала, и почетные гости первыми ступили на его паркет. Давид, сидевший за сценой, услышав скрежет ключа в двери, приготовился — и навстречу ошарашенным генералам и адмиралам, а также премьер-министру Бассианусу, засверкал красными глазами Герой былых времен. Раздалось тихое шипение, а затем скелет откашлялся и высоким мальчишеским голосом произнес:
— Эта… значит… приветствую вас в наших стенах… не мастак я речи говорить, да и при жизни был идиотом. Но отсутствие мозгов героизму не помеха, как вы можете заметить по моим наградам, честно заслуженным в боях за родину. Эта… значит… проходите, рассаживайте ваши задницы по нашим стульям. Если под кем стул развалится — извиняйте. Я лично проверял, у трех стульев ножки не подпилены. Про остальные — виноват, не знаю. Эта… значит… Ура, ура, ура!
Дальше запись повторялась по кругу, так что Тайберт выбрался из-за сцены, надеясь смешаться с толпой, и увидел красную физиономию директора, лишившегося дара речи. Премьер-министр Бассианус взирал на лозунг со своей подписью. Адмирал Монк изучал главный лозунг, насчет болванов. Это он еще не видел своего собственного портрета с роскошными зелеными усами.
За спинами высоких гостей и начальства давился от смеха майор Валка.
Еще дальше стонали от восторга курсанты.
Директор хватал ртом воздух.
Потом наконец вдохнул, потряс головой и сказал хрипло:
— Прошу высоких гостей на сцену.
И высокие гости проследовали на сцену, и уселись там на стулья за большим столом, прямо под главным лозунгом. Сверкнула вспышка. Фотограф, которого привез с собой адмирал Монк, знал свое дело.
Гораздо позже Алекс обнаружил, что премьер-министр хранит у себя в кабинете групповой портрет высшего военного командования, восседающего с каменными мордами под надписью "Двадцать лет наша академия готовит из болванов боевых офицеров". У господина Бассиануса тоже было чувство юмора.
Несмотря на шок, начальство умудрилось произнести заготовленные речи. Вышла, правда, заминка с Героем былых времен, который повторял с упорством истинного идиота свой текст. В конце концов Тайберт пробрался к нему и выдернул из фонографа провод.
После речей и вручения почетных грамот настало, наконец, время долгожданного бала. Стулья расставили вдоль стен (Алекс отметил, что бумажки с изречениями большей частью исчезли, не иначе, присутствующие взяли их на память), генералитет удалился заливать позор коньячком в директорском кабинете, а на сцену выбрался духовой оркестр и вдарил "Дорогая моя Лизавета". Алзей проявил чудеса расторопности и выхватил из толпы прекрасную Диту прежде, чем до нее успели добраться конкуренты. Алекса танцы не интересовали, и он уже подумывал тихо смыться, когда обнаружил перед собой Юрис.
На ней была не форма, а платье. Впрочем, как и на всех присутствующих девушках.
Но ее платье было потрясающим. Ничего удивительного — папа расстарался, не иначе.
Что-то такое воздушное, светлое, шуршащее, и волосы распущены по плечам, а не забраны в узел, как полагалось на занятиях. А в волосах цветок. И глазищи карие смотрят прямо ему в лицо.
Алекс несколько растерялся. Наверное, надо бы ее пригласить танцевать. Он уж было совсем собрался это сделать, как вдруг услышал:
— Я хотела тихо отсюда сбежать, пока папа не видит. Пойдем?
Вздохнув с облегчением, курсант Роу ответил:
— И я хотел сбежать. Конечно, пойдем.
И никто не заметил, что они ушли.
Алекс вернулся в свою комнату в общежитии, упал, не раздеваясь, на застеленную койку, и уставился в потолок.
Что-то сегодня произошло удивительное и странное.
"Дочь самого" перестала быть "дочерью самого". Теперь он понимал, что это случилось раньше, когда они писали дурацкие лозунги и наряжали Героя былых времен. Просто сегодня он наконец осознал перемену в своем отношении к этой девчонке.