Герой должен быть один
Шрифт:
Близнецы переглянулись — ответа на вопрос юноши они явно не знали.
— Из-за меня, — гордо ответил Лихас и получил от юноши в ухо.
— И так будет с каждым, кто тронет моих… — юноша не договорил.
Пожав плечами, Ификл взял гордого обладателя прекрасного плаща за руку и ногу («Правую руку и левую ногу», — для чего-то отметил дотошный Лихас) и отнес туда, откуда юноша пришел.
Где и положил.
После чего неторопливо вернулся к брату — и оба стали ждать.
Двор закипел. Уже никто не носил вещи, не наливал воду в котлы, не щипал за ляжки босоногих рабынь,
Как Посейдонов вал на береговые утесы.
С той лишь разницей, что утесы не хватают руками то, что на них накатывается, и не расшвыривают в разные стороны.
— Не увлекайся, Алкид, — предостерегающе бросил Ификл во время недолгой передышки. — Это тебе не Гидра… оторвешь голову — заново не вырастет.
— Да я… — начал Алкид, но глянул брату за спину, и угасший было нездоровый блеск в его глазах вспыхнул снова.
Со стороны дворцовых ступеней к месту свалки приближалась немалая процессия — и Алкид сразу узнал шествовавших посредине басилея Элиды Авгия и царя Трои Лаомедонта; оба некогда с позором изгнали Геракла из своих владений.
— Попались! — счастливо возвестил Алкид, и, забыв обо всем, двинулся к недругам.
Похожий на скопца Лаомедонт что-то коротко скомандовал — и сразу выяснилось, что оружие сдали отнюдь не все: челядь и солдаты охраны сомкнулись вокруг него и побледневшего коротышки Авгия в кольцо, ощетинившись жалами легких копий и мечей.
И Лихас понял, что сейчас случится беда.
Большая беда.
Веселой потасовки братьев с безобидными грубиянами больше не было. На охрану Лаомедонта надвигался Геракл, вспомнивший былую обиду; копья опытных солдат недвусмысленно говорили об их намерениях, илионский десятник — первый камешек лавины — с увесистым поленом в руках уже бежал за угол двора к оружейной кладовке, надеясь сбить замок… и Лихас стремглав кинулся к поклаже братьев.
Уцепившись за более тонкий конец Алкидовой дубины — Лихас до сих пор с трудом мог оторвать ее от земли — он волоком потащил ее, всхлипывая, спотыкаясь, хрипло крича:
— Геракл! Я здесь!.. здесь я… Геракл, оружие!..
«Совсем ошалел малый, — пробормотала старая повариха, равнодушно наблюдавшая за происходящим. — Ох, надорвется… к Гераклу взывает, а где он, этот Геракл?..» Она нагнулась и отцепила котомку, веревкой захлестнувшую один из сучков дубины и волочившуюся следом — но Лихас не заметил этого и слов поварихи не услышал; он плакал и тащил, тащил и плакал, пока дубина вдруг не взлетела в воздух, а Лихас стал сильным-сильным, а потом — слабым-слабым, потому что дубина обожгла ладони, вырвавшись из рук и улетев в небо…
— Спасибо, малыш! — выдохнул Ификл — или это только послышалось съежившемуся Лихасу? — и с ревом кинулся на помощь брату, топча разбросанные тела; но тут, перекрывая шум, царивший во дворе, от ворот коротко и страшно прозвенело:
— Стоять!
И медным гулом, словно Сторукие разом ударили в стены Тартара:
— Я кому сказал?!
На миг все замерло; раскрытые в беззвучном вопле рты, взметнувшиеся вверх палки, выставленные перед собой мечи и копья, занесенная над головой дубина…
И в наступившей тишине, вжимая вихрастый затылок в тощие плечи, Лихас обернулся.
У ворот, рядом с долговязым, нарядно вырядившимся ойхаллийцем лет сорока пяти — рядом с этим ничуть не заинтересовавшим Лихаса человеком стоял Иолай. По сравнению с ойхаллийцем Иолай выглядел нелепо молодым и низкорослым, но Лихас ни на мгновение не усомнился, кто остановил побоище.
— Из-за чего шум? — уже спокойнее проговорил Иолай, вразвалочку выходя на середину двора; но в горле его еще клокотали отзвуки недавнего крика.
Так вибрирует стрела, вонзившаяся в цель.
Тишина.
Не та, лесная, безмятежная — другая.
— Из-за меня, — виновато сообщил Лихас во второй раз, бочком подходя к Иолаю и ожидая неминуемой затрещины.
«Этот не промахнется», — мелькнуло в голове.
Иолай посмотрел на понурившегося мальчишку, на приходящего в себя Алкида, на Ификла с дубиной на плече, на кольцо солдат, топорщившееся бронзовыми шипами…
— Ладно, — буркнул он. — Размялись — и будет. Где поклажа?
— Там, — руки братьев и Лихаса дружно вытянулись по направлению к дальнему концу двора.
— Берите и тащите за мной, — Иолай с хрустом потянулся всем телом, словно после долгой и утомительной работы. — Сейчас нам покажут наши покои. А дубину… ее, пожалуй, сдайте в оружейную. Вот Лихас пусть и отнесет. Ну что, двинулись?
Уже у дверей выделенных им покоев — самых дальних в восточном крыле первого этажа, куда вела галерея — Иолая догнал запыхавшийся Ифит-ойхаллиец.
— Все в порядке, — ответил он на невысказанный вопрос. — Когда узнали, с кем дрались и живы остались — распухли от гордости, как жабы перед дождем. Теперь квакают. Твои отец с дядей — они как, пьют много?
— А что? — не понял Иолай.
— Ничего. Каждый с Гераклом выпить хочет. Чтобы было о чем детям в старости рассказывать. А тебя басилей Эврит просит ближе к вечеру зайти в мегарон. Хорошо?
— Хорошо, — несколько недоумевая, ответил Иолай.
А скоро настал и вечер.
Пятеро немолодых людей сидели перед Иолаем, на миг задержавшимся на пороге прямоугольного, слегка вытянутого мегарона, в открытую прихожую которого вела колоннада из дворцового двора.
Пятеро владык.
Старый знакомец Эврит-стрелок, басилей Ойхаллии и негласный хозяин всей Эвбеи; схваченные на лбу ремешком белоснежные волосы обильно падают на плечи, дубленая кожа лица собрана в многочисленные складки, костистые руки тяжко легли на подлокотники кресла, и скамеечка для ног отброшена за ненадобностью — даже сидя, Эврит Ойхаллийский кажется выше всех, так что острые колени басилея торчат неприлично высоко, словно взрослый человек по ошибке уселся в детское креслице.
Это было бы смешно, если бы касалось кого-нибудь другого.