Герой конца века
Шрифт:
— Что же тебе от меня надо?.. Вексель я, если бы и хотел купить у тебя, не могу, так как его нет…
Алфимов указал снова рукою на оставшиеся на столе клочки бумаги.
— Что же, значит на него и управы нет, на Савина, на этого?..
— Как нет, управа есть, управа на всех найдется, но надо, чтобы были поступки… — докторальным тоном ответил Алфимов.
— Какие же к нему еще поступки надо?.. — заволновался Мардарьев. — Ежели к нему человек с документом приходит, а он документ в клочки, а человека за шиворот и на вылет…
— Чудак человек, ведь какой документ, да и какой человек… У иного человека и шиворота-то нет, ухватит он его и подумает, а другой, так весь один шиворот, толкай не хочу… Так-то…
— Что же, какой документ… Документ, как документ — вексель… Мне нет дела, что он украден у него, я третье лицо… — продолжал горячась Мардарьев, не поняв или не захотев понять намека Корнилия Потаповича о человеке-шивороте.
— Ну, какое же ты лицо… Ты совсем не лицо… Ха, ха, ха… — прервал его Алфимов и захохотал.
— То есть как не лицо, Корнилий Потапович?
— Так, ты один шиворот… Вот тебя за него взял да и…
Алфимов жестом показал, как выталкивают в шею.
— Вы все шутите. А мне не до шуток, — обиженно произнес Мардарьев.
— Не плакать же мне с тобою прикажешь… Лицо… Ха, ха, ха… — расхохотался снова Корнилий Потапович.
Вадим Григорьевич сидел совершенно уничтоженный и обиженный.
— Так что же, значит, теперь всему пропадать!.. — после некоторой паузы воскликнул он.
В этом восклицании слышалось неподдельное отчаяние.
— Как же ты это в толк взять не можешь?.. — вдруг, сделавшись серьезным, заговорил Алфимов. — Коли вексель этот безденежный, коли об этом по начальству заявлено своевременно… опять же находится в таких подозрительных руках… Ведь на тебя кто ни посмотрит, скажет, что ты этот вексель как ни на есть неправдой получил, и денег за него не давал… потому издалека видно, что денег у тебя нет, да и не было…
— Ну, как не было…
— Деньги, брат, у того только есть, кто им цену знает, а ты хоть сотню тысяч имей, пройдут между рук, как будто их и не было… А ты им цены не знаешь… Принес ты мне намеднись этот самый вексель, учти за три тысячи, я отказал; за две, говорил, я говорю не могу; бери за тыщу… Так ли я говорю?
— Так-с…
— Так-с… — передразнил Алфимов Мардарьева. — А ведь ты не знал, что вексель этот с изъяном?
— Не знал, видит Бог не знал…
— Верно… А если бы ты цену деньгам знал, уступил ли бы ты четыре тысячи за три и даже за тыщу?.. А?..
Корнилий Потапович остановился и вопросительно поглядел своими бегающими глазами на Вадима Григорьевича. Тот молчал.
— Кабы ты не спешил сбавлять цену, да был бы человек по виду пообстоятельнее, да не знал бы я тебя, кто ты есть таков, может я три с половиной тыщи тебе за этот вексель дал, да теперь сам попался, вот оно что…
— Это вы, Корнилий Потапович, правильно… Горяч я-с… Мне сейчас вынь да положь… Сам виноват, каюсь…
— А меня Бог спас! — произнес торжественно Алфимов и снова закрыл глаза.
— Так как же-с, Корнилий Потапович? — снова простонал Мардарьев.
— Что, как же? — открыл тот глаза. — Вот пристал-то… Что тебе надо?..
— Может все же можно что-нибудь с него получить?.. Лоскутки все целы…
Вадим Григорьевич бережно стал расправлять клочки векселя и складывать их на скатерти.
— Получай, коли сможешь… Твое счастье…
— Вы бы мне посоветовали как…
— Постой… Савин, Савин… Николай Герасимович, — вдруг заговорил как бы сам с собою Алфимов и опустил руку в боковой карман своего сюртука и вытащил из него объемистую грязную тетрадь серой бумаги, почти всю исписанную крупным старческим почерком.
Положив тетрадь на стол, он стал ее перелистывать, мусоля пальцы слюнями.
Мардарьев с благоговением смотрел на занятие старика и на самую тетрадь, которую тот перелистывал, как бы чуя, что в ней его спасение.
— Так и есть, на имя Соколова векселей нет, — произнес Корнилий Потапович.
У Вадима Григорьевича упало сердце.
«Так вот он о чем», — промелькнуло в его уме.
Надежда, впрочем, снова закралась в его сердце.
Алфимов продолжал перелистывать тетрадь. Наконец он нашел, видимо, нужную ему запись и несколько, раз перечитал ее.
— Вексель-то склеить можно? — вдруг спросил Алфимов.
— Можно-с… Все лоскутки до одного целехоньки… А что?
— Склей к завтрему… Сотнягу нажить дам.
— Сотнягу… — упавшим голосом повторил Вадим Григорьевич. — По векселю-то ведь четыре тысячи, кровных…
— Опять за свое… Так тебе мало?.. Ишь, у тебя, говорю, аппетит-то волчий… Пошел вон…
— Накиньте хоть полсотенки…
— Пошел вон!
— Ин будь по-вашему…
— Нет, теперь я раздумал…
— Благодетель, простите, — взмолился Мардарьев.
— То-то… взмолился… А то, паршивец, торгуется, как заправский купец, будто и впрямь продает что… Ты завтра утречком комне понаведайся… Прошеньице напишешь куда следует, о поступке с тобой дворянина Савина и о нанесенном тебе оскорблении и наклеенный на бумагу вексель к оному приложишь… Он тебя это один на один отчехвостил?..
— Никак нет-с, при свидетеле.
— При свидетеле!.. Не знаешь кто?..
— Знаю-с… Корнет Маслов, Михаил Дмитриевич.
— А, приятель его… Знаю и его тоже. Обстоятельный офицер… Его и выставишь в свидетели…
— А что дальше?
— Дальше, отдашь мне прошение… Я по почте отправлю… и сотнягу получишь… Когда вызовут — подтвердишь.
— А вам-то это на что?
— Много будешь знать, скоро состаришься…
Вадим Григорьевич задумался.
— Ну, а теперь проваливай… недосуг. И так с тобой с час проваландался… коли хошь завтра утром будь здесь, а коли не хошь, как хошь… Собирай свою лапшу…