Гибель 31-го отдела
Шрифт:
— Пора съесть хоть какую-нибудь настоящую стряпню. Завтра или самое позднее — послезавтра.
Это Иенсен сказал самому себе, когда спускался вниз по лестнице. Вообще же он не имел такой привычки — разговаривать с самим собой.
Редкий ночной дождик съел снег. Ртутный столбик поднялся чуть выше нуля, тучи рассеялись, и солнце по-прежнему светило холодным белым светом.
В шестнадцатом участке еще не завершили утреннюю программу. У входа в подвал стоял серый автобус, который развозит алкоголиков с тремя приводами по лечебницам или на принудительные работы, а в самом подвале полицейские еще только выгоняли из камер сонных арестантов. Полицейские были бледные и усталые от ночного дежурства.
Перед дверью, выстроившись в безмолвную длинную цепь, ждали те, кого освободили из-под стражи. Им надо пройти стол регистрации и получить прощальный укол. Иенсен подошел к врачу.
— Как прошла ночь? — осведомился он.
— Нормально. Точнее сказать, чуть хуже предыдущей.
Иенсен кивнул.
— У нас тут ночью опять случай был со смертельным исходом. Одна женщина.
— Так-так…
— Она крикнула из камеры, что если она и пила, то лишь затем, чтобы покончить с собой, но полицейские ей помешали… Я ничего не успел сделать.
— Ну и?..
— Бросилась вперед головой на стену камеры и размозжила себе череп. Это не так просто, но у нее получилось.
Врач поднял взгляд. Веки у него припухли и покраснели, и в воздухе запахло спиртом. Едва ли запах мог исходить от стоящего перед ним арестанта, которому только что закатили укол.
— Для этого нужна физическая сила — раз, большая воля — два, продолжал врач. — И нужно содрать обивку со стены — три.
Почти все освобожденные стояли, засунув руки в карманы и апатично понурив головы. Ни страха, ни отчаяния больше не было в их лицах, одна только беспредельная пустота.
Иенсен вернулся к себе в кабинет, достал очередную карточку и сделал на ней две записи: “Улучшить стенную обивку. Нового врача”.
Больше никаких дел у него в кабинете не было, и он ушел не задерживаясь.
Часы показывали двадцать минут девятого.
18
Пригород был расположен на несколько миль южнее города и принадлежал к той категории, которая у экспертов из коммунального министерства числится, как правило, под рубрикой “районы самосноса”.
Строили его в пору великого жилищного кризиса, симметрично расставив вокруг так называемого торгового центра и автобусной остановки тридцать многоэтажных домов. Теперь маршрут автобуса отменили, предприятия почти все лопнули сами собой, большая мощеная площадь превратилась в автомобильное кладбище, а из квартир пустовало по меньшей мере восемьдесят процентов.
Иенсен не без труда отыскал нужный адрес, отъехал на стоянку и вышел из машины. Дом был четырнадцатиэтажный, штукатурка местами обвалилась, местами почернела от непогоды. Каменная дорожка перед домом была усеяна осколками стекла, а деревья и кусты подступали вплотную к бетонному фундаменту. Ясно было, что пройдет еще немного времени, и корни их разорвут мостовую.
Лифт не работал, пришлось тащиться пешком на девятый этаж. Лестничная клетка была холодная, запущенная и темная. Часть дверей была распахнута настежь, открывая взору комнаты в том виде, как их бросили хозяева, захламленные, на потолке и на стенах трещины, сквозь которые задувает ветер.
Попадались и занятые квартиры — об этом можно было судить по кухонному чаду и громовым воплям телевизоров — шла утренняя передача. Должно быть, стены и междуэтажные перекрытия строились без звукоизоляционной прокладки.
Одолев пять этажей, Иенсен запыхался, а к девятому у него больно сдавило грудь и заныло под ложечкой. Прошло несколько минут, и одышка улеглась. Тогда он достал служебный значок и постучал в дверь. Хозяин открыл сразу. И удивился:
— Полиция? Я абсолютно трезв вот уже несколько лет.
— Моя фамилия Иенсен, я комиссар шестнадцатого участка. Я веду следствие по делу, касающемуся вашей прежней должности и прежнего места работы.
— И что же?
— Несколько вопросов.
Хозяин пожал плечами. Он был опрятно одет, худощав и с погасшим взглядом.
— Тогда войдите.
Квартира была стандартного типа, меблировка соответственная. На стене висела книжная полка с десятком книжек, а на столе стояла чашка кофе, лежали хлеб, масло, сыр и газета.
— Садитесь, пожалуйста.
Иенсен огляделся. Квартира очень напоминала его собственную. Он сел, достал ручку, раскрыл блокнот.
— Когда вы ушли из издательства?
— В декабре прошлого года, как раз перед рождеством.
— По собственному желанию?
— Да.
— Работали долго?
— Да.
— А почему ушли?
Хозяин отхлебнул кофе. Взглянул на потолок.
— Это долгая история. Вряд ли она вас заинтересует.
— Почему вы ушли?
— Будь по-вашему. У меня нет секретов. Просто все это нелегко сколько-нибудь связно изложить.
— Попытайтесь.
— Так вот, утверждение, что я ушел по собственному желанию, можно принять за истину только с оговоркой.
— Уточните.
— Если даже затратить на это несколько дней, все равно вы ничего не поймете. Я могу лишь поверхностно изложить ход событий.
Он сделал паузу.
— Но сперва я хотел бы узнать, зачем вам это понадобилось. Меня в чем-нибудь подозревают?
— Да.
— И вы, конечно, не скажете в чем?
— Нет.
Хозяин встал и подошел к окну.
— Я переехал сюда, когда этот район только начали заселять. Это было не так уж давно. И вскоре я поступил в концерн: меня привел туда несчастный случай.
— Несчастный случай?
— До этого я служил в другом журнале. Вы, наверно, такого и не помните. Его издавали социал-демократическая партия и объединение профсоюзов. Это был последний крупный журнал в стране, не зависящий от концерна. У него были свои амбиции, культурные в частности, хотя положение на этом фронте начало заметно ухудшаться.