Гибель Помпеи (сборник)
Шрифт:
«Только бы до Лужников не докатилась», – думал он.
Сам он любил играть под дождем, когда мокрый мяч летит на тебя, словно тяжелое ядро, и тут уже не до шуток, тут уже не поводишь, стараешься играть в пас, стараешься играть точно, а ребята дышат вокруг, тяжелые и мокрые, идет тяжелая и спешная работа, как на корабле во время аврала, но на трибунах лучше сидеть под солнышком и смастерить себе из газеты шляпу.
Он оглянулся и позвал:
– Ольга!
Девочка лет шести прыгала в разножку по «классикам» в тени большого дома. Услышав голос отца, она подбежала к нему и взяла за руку. Она была послушной. Они вошли под тент летней закусочной, которая так и называлась: «Лето». Мужчина
«Может быть, и пройдет мимо стадиона», – прикинул он.
– Пэ, – сказала девочка, – рэ, и, нэ, о, сэ, и, тэ, мягкий знак…
Она читала объявление.
Под тентом было, пожалуй, еще жарче, чем на улице. Розовые лица посетителей, сидящих у наружного барьера, отсвечивали на солнце. Отчетливо блестели капельки пота на лицах. Страшно было смотреть, как люди едят горячие супы, а им еще подносят трескучие шашлыки.
– Сэ, – продолжала девочка, – и опять сэ, о… Папа, сложи!
Отец взглянул на объявление: «Приносить с собой и распивать спиртные напитки строго воспрещается».
– Что там написано? – спросила девочка.
– Чепуха, – усмехнулся он.
– Разве чепуху пишут печатными буквами? – усомнилась она.
– Бывает.
Он пошел в дальний тенистый угол, где сидели его приятели. Там пили холодное пиво. Девочка шла рядом с ним, белобрысенькая девочка в синей матроске и аккуратной плиссированной юбочке, с капроновыми бантиками в косичках, а на ногах белые носочки. Вся она была очень воскресной и чистенькой, такой примерно-показательный ребенок, вроде тех, которые нарисованы на стенках микроавтобусов: «Знают наши малыши, консервы эти хороши». Ее не приходилось тянуть, она не глазела по сторонам, а спокойно шла за своим папой.
Ее папа был когда-то спортсменом и кумиром трех близлежащих улиц. Когда он весенним вечером возвращался с тренировки, на всех трех близлежащих улицах ребята выходили из подворотен и приветствовали его, а девчонки бросали на него взволнованные взгляды. Даже самые заядлые «ханурики» почтительно поднимали кепки, а подполковник в отставке Коломейцев, который без футбола не представлял себе жизни, останавливал его и говорил:
– Слышал, что растешь. Расти!
А он шел в серой кепочке «букле», в каких ходила вся их команда – дубль мастеров, шел особой, развинченной футбольной походкой, которая вырабатывается не от чего-нибудь, а просто от усталости (только пижоны нарочно вырабатывают себе такую походку), и улыбался мягкой улыбкой, и все в нем пело от молодости и от спортивной усталости.
Это было еще до рождения Ольги, и она, понятно, этого еще не знает, но для него-то эти шесть лет прошли, словно шесть дней. К тому времени, к ее рождению, он уже перестал «расти», но все еще играл. Летом футбол, зимой хоккей, вот и все. С поля на скамью запасных, а потом и на трибуны, но все равно – летом футбол, зимой хоккей… Шесть летних сезонов и шесть зимних…
Он рассуждал сам с собой: «Ну и что? Чем плохо? Межсезонье, осень, весна – периоды тренировок… А что у тебя есть еще?.. Приветик, у меня есть жена… Жена? Ты говоришь, что у тебя в постели есть женщина?.. Я говорю, что у меня есть жена. Семья, понял? Жена и дочка… О, даже дочка! Даже о дочке ты вспомнил… Футбол, хоккей, хоккей, футбол… Тебе не надоело? Господи, разве спорт может надоесть? И потом, еще у меня есть завод… А он тебе не надоел?.. Стоп, на завод посторонним вход воспрещен… Ну ладно… Итак, завод и футбол, да? И еще жена, дочка?.. А что? Семью обеспечиваю, полторы бумаги в месяц и премиальные… Я, между прочим, рационализатор. И друзей у меня, между прочим, полно. Вон они сидят: Петька Струков и Ильдар, Владик, Женечка, Игорь, Зямка, Петька-второй тоже – все здесь. Сдвинули два столика. Насорили рачьими клешнями, и лужи уже на столе. Гоп-компания. Все одногодки. А сколько вам лет? Э-э, мы все с двадцать девятого. Всем тридцать два, стало быть».
– Это что, Серега, твоя пацанка? – спросил Петька-второй.
– Ага.
Он сел на подставленный ему стул и посадил девочку на колено. Ей было неудобно, но она сидела смирно.
– Сиди тихо, Олюсь, сейчас получишь конфетку.
Ему подвинули кружку пива и тарелку раков, а девочке он заказал лимонаду и двести граммов конфет «Ну-ка, отними». Друзья смотрели на него с огромным любопытством. Они впервые видели его с дочкой.
– Понимаешь, у Алки сегодня конференция, – объяснил он Петьке Струкову.
– В воскресенье? – удивился Игорь.
– Вечно у них конференции, у помощников смерти, – усмехнулся Сергей и добавил чуть ли не виновато: – А теща в гости уехала, вот и приходится…
Он показал глазами на голову девочки. Волосики у нее были разделены посередине ниточкой пробора.
– Пей пиво, – сказал Ильдар, – холодное…
Сергей поднял кружку, обвел глазами друзей и усмехнулся, наклонив голову, скрывая теплоту. Он любил свою гоп-компанию и каждого в отдельности и знал, что они его тоже любят. Его любили как-то по-особенному, наверное, потому, что когда-то он был среди всех самым «растущим», он рос на глазах, он играл за дублеров. У него были хорошие физические данные и сильный удар, и он поле видел. И женился он по праву на самой красивой из их девочек.
Сергей держался своих друзей. Только среди них он чувствовал себя таким, как шесть лет назад. Все они прочно держались друг друга, и посторонние не допускались. Словно связанные тайной порукой, они несли в тесном кругу свои юношеские вкусы и привычки, тащили все вместе в неведомое будущее кусочек времени, которое уже прошло… Нападающие и защитники женились, переходили в запас, становились болельщиками, у них рождались дети, но дети, жены и весь быт были где-то за невидимой чертой той мужской московской жизни, в которой опоздавшие бегут от метро к стадиону, словно в атаку, а на трибунах волнение и всех опьяняет огромное весеннее чувство солидарности. Они не понимали, почему это их девчонки (те самые болельщицы и партнерши по танцам) стали такими занудами. Теперь они играли в цеховых командах и за пивом вспоминали о том времени, когда они играли в заводских командах и как кого-то из них приглашали в дубль мастеров, а Серега уже играл за дубль и мог бы выйти в основной состав, если бы не Алка. Это все они – Алки, Нинки, Тамарки, зануды…
– Папа, не надо отламывать ему голову, – сказала девочка.
Сергей вздрогнул и заглянул в ее внимательные и строгие голубые глаза, Алкины глаза. Он опустил руку с красным красавцем раком. Этот голубой взгляд, внимательный и строгий. Восемь лет назад он остановил его: «Убери руки и приходи ко мне трезвый». Такой взгляд. Можно, конечно, трепаться с ребятами о том, как надоела «старуха», а может быть, она и действительно надоела, потому что нет-нет, а вдруг тебе хочется познакомиться с какой-нибудь девочкой с сорокового года, пловчихой или гимнасткой, и ты знакомишься, бывает, но этот взгляд…
– И ноги ему не выдергивай.
– Почему? – пробормотал он растерянно, как тогда.
– Потому, что он как живой.
Он положил рака на стол.
– А что же мне с ним делать?
– Дай его мне.
Оля взяла рака и завернула его в носовой платок.
Вокруг грохотали приятели.
– Ну и пацанка у тебя, Сергей! Вот это да!
– Ты любишь рака, Оленька? – спросил Зямка, у которого не было детей.
– Да, – сказала девочка. – Он задом ходит.
– O-xo-xo! О-хо-xo! – изнемогали соседние столики. – Вот ведь умница! Умница!