Гиблое место
Шрифт:
Дойдя до парты, за которой сидела Кейти, он остановился и бросил взгляд поверх склоненной головы девочки. Она быстро, нервным почерком накорябала ответ и тут же стерла его. Ее длинные волосы были заплетены в косы, так что сзади над воротником виднелся участок нежной шеи — кожа на нем вспыхнула, став темно-красной, словно пророк опалил ее взглядом.
Склонившись над ученицей, он вдохнул ее аромат и почувствовал, как по чреслам разливается жар. Нет ничего приятнее аромата молоденькой девушки, а эта девочка была для него слаще всех. Под тканью лифа уже угадывались едва набухшие груди.
— Не волнуйся так, милая, —
Кейти подняла глаза, и улыбка, которой она его одарила, была такой обворожительной, что он на миг потерял дар речи. «Да, — подумал Иеремия. — Это она, я не ошибся».
Скамьи утопали в цветах и атласных лентах, живые гирлянды ниспадали с потолочных балок недавно построенного молельного дома. Цветов было так много, что казалось, это не зал, а благоуханный райский сад, сияющий всеми красками радуги. Из окон-розеток лился утренний свет, две сотни ликующих голосов сливались в восторженном гимне: «Господь, мы с Тобой навеки. Жатва Твоя обильна, тучны Твои стада».
Пение постепенно затихло, торжественно и победно вступил орган. Все начали оборачиваться к входу, где теперь стояла Кейти Шелдон — она вошла и застыла в дверях, смущенно потупив взор и зная, что все взгляды теперь прикованы к ней. На ней было белое, отделанное кружевом платье, которое сшила ей мать, из-под пышной юбки выглядывали новенькие атласные туфельки. Ее пышные волосы украшал девичий венец из белых роз. Орган все звучал, и собравшиеся нетерпеливо ждали, но Кейти не двигалась. Ей не хотелось идти вперед.
Но делу помог отец. Он взял девочку за руку, с силой сжал, и она поняла это как приказ: «Попробуй только опозорить меня!»
И Кейти, едва переступая одеревеневшими ногами в красивых атласных туфельках, двинулась вперед, к алтарю, что высился в конце прохода. К человеку, которого сам Господь назначил ей в мужья.
Она не смотрела по сторонам, но краем глаза все же замечала знакомые лица: вокруг были ее учителя, подруги, соседи. Вот сестра Диана, работавшая в пекарне вместе с ее мамой, а это брат Реймонд, пастух — ей нравились коровы, и он разрешал гладить их бархатистые бока. А вон, в самом первом ряду, стоит ее мама — раньше она никогда не подходила так близко к кафедре. В первом ряду были почетные места — для самых привилегированных членов общины. Мать, похоже, была довольна собой, она стояла с гордо поднятой головой, тоже в венце из роз — ни дать ни взять королева.
— Мама, — прошептала Кейти, — мама…
Но грянул новый торжественный гимн, и слова ее потонули в многоголосом хоре.
У алтаря отец наконец отпустил ее руку.
— Будь умницей, — сказал он и отступил назад, туда, где стояла мать.
Девочка рванулась было за ним, но ей не дали уйти.
Пророк Иеремия Гуд загородил ей путь к отступлению. Он взял ее за руку.
Пальцы, стиснувшие онемевшую ладошку Кейти, казались ужасно горячими. А какой огромной выглядела его ручища — словно кулак великана, сомкнувшийся на ее пальцах.
Собравшиеся запели свадебный гимн. «Союз счастливый в Небесах, Господь, благослови…»
Пророк Гуд притянул ее к себе, и девочка вскрикнула от боли, когда его пальцы, словно когти, вцепились в ее ладонь. «Теперь ты моя, ты связана со мной по Божьей воле, — говорил этот жест. — Ты будешь послушна мне».
Кейти обернулась и бросила последний взгляд на отца и мать. Она молча умоляла забрать ее отсюда, увести домой, потому что там ее место. Оба родителя радостно и вдохновенно пели гимн. В отчаянии оглядывая зал, девочка пыталась отыскать кого-нибудь, кто вырвал бы ее из этого кошмара, но люди лишь одобрительно кивали и улыбались — вокруг было целое море улыбок. Солнце сверкало на лепестках цветов, радостный хор в две сотни голосов заполнял пространство зала.
И никто в этом зале не замечал — и не желал замечать — молчаливых призывов о помощи, которые тщетно бросала в толпу тринадцатилетняя девочка.
2
Через шестнадцать лет
Роман близился к концу, но ни один из них не желал признавать очевидного. Вместо этого они говорили о том, что дороги залило и с утра всюду пробки, и что, по всей вероятности, ее рейс из аэропорта Логан отложат. Не говорили лишь о том, что действительно волновало обоих, хотя Маура слышала тревожные нотки в голосе Даниэла Брофи, да и ее собственный голос, чересчур тихий и сдержанный, выдавал волнение. Оба старательно делали вид, что у них все по-прежнему — просто устали от бесконечных мучительных споров, которые обычно затягивались далеко за полночь и за которыми с неизбежностью следовали любовные объятия. После таких бесед она всегда чувствовала, что нуждается в любви, и требовала ее.
«Если бы ты мог оставаться со мной каждую ночь! Какое это счастье — каждое утро просыпаться вместе!» — «Но здесь и сейчас я с тобой, я твой, Маура». — «Не совсем. И так будет, пока ты не сделаешь выбор».
Она глянула за окно: машины на шоссе пробивали стену ливня, разбрызгивая лужи. Даниэл никогда не решится, думала она. И даже если он выберет меня, если откажется от духовного сана, если оставит свою любимую церковь, чувство вины будет омрачать наш союз, преследуя нас, словно укоризненный взгляд бывшей любовницы. Дворники сметали потоки воды с ветрового стекла, полумрак за окном был под стать ее настроению.
— Кажется, ты успеваешь к рейсу впритык, — сказал он. — Ты прошла онлайн-регистрацию?
— Еще вчера. У меня на руках посадочный талон.
— Отлично. Это сэкономит несколько минут.
— Мне еще надо сдать чемодан в багаж. Зимняя одежда в сумку не влезла.
— Не могли выбрать для медицинской конференции место потеплее! Что делать в Вайоминге в ноябре!
— Говорят, Джексон-Хоул — красивое место.
— Бермуды не хуже.
Маура украдкой бросила взгляд на Даниэла. Полумрак салона скрадывал морщинки на его усталом лице, а вот густеющая седина его волос была заметна. Прошел всего год, подумала она, а мы так постарели! Любовь состарила нас обоих.
— Когда я вернусь, давай съездим вдвоем туда, где тепло, — сказала Маура. — Просто на выходные. — Она беспечно усмехнулась. — Черт, давай забудем обо всем и закатимся куда-нибудь на целый месяц!
Ответом было молчание.
— Или я слишком многого требую? — осторожно спросила она.
Даниэл устало вздохнул.
— Мир все равно напомнит о себе. И рано или поздно нам придется к нему вернуться.
— Но нас ведь никто не заставляет.
Взгляд, которым он посмотрел на нее, был полон грусти.