Гильзы в золе: Глазами следователя
Шрифт:
— Нет, Семенцов. Не беру на пушку. Вот заключение экспертизы. А по этим увеличенным снимкам вы и сами сможете убедиться, что следы абсолютно одинаковы. Вам помогут красные стрелки, отмечающие совпадения. Прошу.
Шофер взял в руки акт и фототаблицы, но пальцы неприятно дрожали, и он положил документ перед собой на стол. Акт он читал долго, произнося шепотом, как первоклассник, непонятные слова. Через четверть часа он осилил документ.
— Значит, получается вроде я их?..
Мосолов кивнул.
— И что за это может быть?
— Я думаю, — отвел следователь вопрос, — сейчас нужно
Семенцов долго мял в руках бежевый, под цвет щегольского костюма, берет.
— Ладно. Я и сам знаю, что за это бывает. Слушайте вот. Следствие ваше неправильное. Отпечатки на пистолете мои, но убивал не я. Я шофер. Мое место за баранкой. Сейчас я в правде заинтересован больше вас. Я знаю подельников. Они будут молчать. А я, когда такая бумага? На что мне рассчитывать? А следы мои. После универмага я заворачивал пистолет в тряпку и прятал над окошком.
— Разве Дрынкин не мог положить его сам?
— Он засовывал под обшивку двери отрезы шерсти.
— Так кто же убил Субботиных?
— Я не видел. Но по дороге я понял из их разговоров, что двое на совести Дрынкина.
— А один?
— Ну, знаете, я в милиции не работаю. Тут я вам не помощник.
— А что вы скажете о Тимофее Кулагине? — неожиданно спросил молчавший до сих пор Малютин.
— Ага, зацапали? Ну что ж, мне плакать о нем нечего. Спрашивайте его.
— А если он не скажет нужную нам правду о пожаре?
— Он? Двое суток продержите, на третьи сам в волчок постучит. Ему правда еще нужнее, чем мне.
— Вы думаете? — усмехнулся подполковник.
— А вы не улыбайтесь. У меня есть хоть что-то. Я все-таки сидел в машине, когда их убивали. А что скажет он? Может, машины было две или четыре и в каждой сидело по человеку? Тогда кто же пристукнул за два мешка барахла и за старый самовар старичка и его дочек? Только осел может молчать, ожидая, когда его по ошибке, за компанию с Дрынкиным, ну, и еще там с одним, поставят к стенке, хоть стрелял и не он. Тимоша не будет молчать. Он не упустит возможности по решению суда живым отправиться в тихую колонию куда-нибудь под Архангельск или в Сибирь. Потому, что он не стрелял. А меня вы, начальник, подвели. В новом костюме — и в камеру. Можно сказать, впервые в жизни надел. Жалко. Вы уж пошлите кого-нибудь, чтобы переодеться принесли.
Уходил Фокстрот той же, какой и вошел, танцующей походкой, за которую и получил свое прозвище.
— Откуда ты выкопал этого Тимошу? — спросил Борис Васильевич, когда за арестованным и конвойными закрылась дверь.
— Откуда? А помнишь учетчик сказал, что у одного из грабителей было простоватое лицо и седловатый нос? Среди друзей и знакомых шофера Семенцова такой нашелся один.
Глядя на Кулагина, привезенного прямо с завода, никто не сказал бы, что он способен обидеть цыпленка. Но, как говорят криминалисты, чем проще человек, тем он сложней для допроса. Вопреки предположению Фокстрота, Тимоша легко не сдался. Мосолову и Малютину пришлось целыми днями допрашивать тех, кто знал задержанного или сталкивался с ним по работе.
Кулагина погубили серебряные часы фирмы «Павел Буре», с которыми его как-то видели в кино. Часы сразу стали темой для острот. Они были массивные, большие, какие
Кулагин понял, что запирательство бесполезно, когда увидел на столе следователя часы фирмы «Павел Буре». Зато, признаваясь, он не утаил ничего и долго-долго, с натуралистическими подробностями описывал убийство Субботиных, поджог дома, грабежи. Назвал Кулагин и четвертого соучастника, того, который был с ружьем.
Дрынкин производил тягостное впечатление. Говорил он только раздраженным тоном, пересыпая речь бранными словами, и искал малейшего повода разрядить свою ненависть к потерпевшим, к соучастникам, свидетелям, к следователю. Было видно, что он понимает свою никчемность, неуравновешенность. Наверное, оттого еще в начале допроса он сказал:
— Ты, следователь, меня еще не понял. У меня всегда такой разговор.
Из-за малейшей мелочи Дрынкин готов был сыпать проклятиями и угрозами, которые, будь у него возможность, не задумался бы привести в исполнение. О Семенцове и Кулагине он сказал:
— Была у меня мысль кончить их вместе со стариком и девками. Знал — ненадежные. Продадут. Так и вышло. А надо бы…
Просьба у Дрынкина была одна: не томить, скорее кончать следствие.
Из показаний Дрынкина стало известно, что вещи с последнего грабежа хранятся в доме четвертого соучастника, Желтухина. Большинство предметов Дрынкин, Семенцов и Кулагин перечислили. Поэтому при допросе Желтухина можно было с уверенностью называть вещи, не опасаясь ошибиться и этим насторожить арестованного. Желтухин, хмурый, замкнутый тридцатилетний мужчина, имевший семью (с Дрынкиным его свела прежняя совместная отсидка в колонии), вдруг сказал:
— Вы, наверное, там выгребли и мое собственное. У меня ведь немало барахла и своего. Я же после освобождения, пока этот Дрынкин не попутал меня, четыре года рогом упирался, по две смены тянул на заводе, да и налево подрабатывал. Плотник ведь.
Стало очевидным, что вещи у Желтухина спрятаны в доме. Между тем при первом обыске, произведенном после того, как Желтухина отвезли в КПЗ, ничего, кроме старой одежды, у него в квартире обнаружено не было. Теперь перед Мосоловым и Малютиным возник вопрос: где искать вещи?
Казалось, при первоначальном обыске они перерыли в доме все. Но ищут, как потом они убедились, не руками, а головой. Взяв понятых и получив санкцию прокурора, они отправились на повторный обыск. Начали с времянки, стоявшей в глубине усадьбы. До постройки дома Желтухин жил здесь. Теперь она пустовала. Еще по дороге Мосолов и Малютин решили самым тщательным образом осмотреть там пол и стены.
За первое взялся Борис Васильевич, за второе — подполковник. Опустившись на колено, Мосолов участок за участком изучал поверхность пола. Взгляд его остановился на доске, один конец которой был прибит старыми, стертыми до блеска гвоздями, а другой — новыми, на шляпках которых еще не стерлась насечка. Доску, по-видимому, совсем недавно поднимали.