Гимн Лейбовичу (Страсти по Лейбовицу)
Шрифт:
Сняв последний лоток, брат Франциск благоговейно коснулся бумаг — всего лишь несколько сложенных листков, а уже настоящий клад: они избежали жестоких костров времен Упрощения, когда многие священные рукописи сморщивались, чернели и превращались в дым под восторженные вопли невежественных толп. Он держал эти бумаги так, как только можно держать священные реликвии, своей одеждой защищая их от ветра, ибо они были хрупкими и уже потрескались от времени. Здесь была тонкая пачка бумаг с некими набросками и диаграммами. Были также рукописные заметки, два больших сложенных листа и небольшая книжка, озаглавленная «Для памяти».
Сначала он исследовал короткие заметки. Они были нацарапаны той же рукой, что и приклеенная
Книжку «Для памяти» он взял с особым благоговением, поскольку ее название ассоциировалось с «Книгой Памяти». Перед тем, как открыть ее, он перекрестился и пробормотал тексты из священного писания. Но маленькая книжка разочаровала его. Он ожидал увидеть печатный текст, а обнаружил лишь написанный от руки перечень фамилий, адресов, цифр и дат. Даты группировались вокруг конца пятидесятых и начала шестидесятых годов двадцатого столетия. Это было очень важно.
Прочие бумаги так слежались, что когда он попытался развернуть одну из них, от нее стали отпадать куски. Он сумел только разобрать слова «Порядок запуска» и ничего больше. Положив бумагу обратно в коробку для дальнейших реставрационных работ, он обратился ко второму сложенному листу. Его складки оказались настолько хрупкими, что он отважился исследовать лишь небольшую его часть, держа бумагу очень осторожно и заглядывая внутрь листа сбоку.
Это была, очевидно, схема — но схема, нарисованная белыми линиями на темной бумаге!
Снова он почувствовал нервную дрожь открытия. Несомненно, это синька! В аббатстве не сохранилось ни одного подлинного экземпляра синьки, а только несколько факсимильных копий, сделанных чернилами. Подлинники давно выцвели на свету. Никогда прежде Франциск не видел оригинала синьки, но он видел достаточно перерисованных вручную копий, чтобы узнать ее. Хотя она выцвела и была вся в пятнах, но оставалась еще вполне четкой благодаря темноте и влажности убежища. Он перевернул лист и ощутил приступ гнева. Какой идиот осквернил бесценную бумагу?! Кто-то набросал бессмысленные геометрические фигуры и карикатурные детские лица на всей обратной стороне листа. Какой тупой варвар?..
После некоторого размышления гнев его улегся. Виновником, очевидно, был сам владелец коробки: к моменту смерти синька была для него не ценнее пучка сорной травы. Он прикрыл синьку от солнца собственной тенью, пытаясь развернуть его дальше. В нижнем правом углу был прямоугольник, содержащий сокращенные названия различных должностей, даты, «номера патентов», справочные номера и фамилии. Его глаза скользили по списку, пока не наткнулись на слова:
«Схему проектировал: Лейбович И.Э.»
Он зажмурился и тряхнул головой так, что, казалось, в ней что-то загремело. Потом посмотрел снова. Вот оно, совершенно отчетливо:
«Схему проектировал: Лейбович И. Э.»
Он снова перевернул бумагу. Среди геометрических фигур и детских рисунков было четко отштамповано красными чернилами:
Эта учетная копия передана:
[] Контрол………….
[] Предст. завода……
[v] Проект…………..
[] Техн. руков………
[] Предст. армии…….
Фамилия была вписана явно женской рукой, а не теми поспешными каракулями, какими были сделаны остальные записи. Он снова посмотрел на инициалы в надписи под запиской на крышке коробки — И. Э. Л. — и опять на «схему проектировал…» Эти же инициалы попадались и в других местах.
Существовало предположение, хотя и весьма неопределенное, что если блаженного основателя ордена в конце концов канонизируют, то он будет именоваться святым Исааком или святым Эдвардом. Возможно даже, что предпочтение будет отдано фамилии, и его будут называть «святой Лейбович», как звался он до сих пор в лике блаженных.
Beate Leibowitz, ora pro me! [24] — прошептал брат Франциск. Его руки так сильно дрожали, что это грозило разрушением хрупким листам.
Он обнаружил реликвии самого святого!
Конечно, Новый Рим еще не провозгласил Лейбовича святым, но брат Франциск был настолько убежден в этом, что осмелился добавить:
— Sante Leibowitz, ora pro me! [25]
He мудрствуя лукаво, Франциск сделал простой вывод: само небо одарило его своим знамением, и он нашел здесь то, что должен был найти. Он был призван стать профессиональным монахом Ордена.
24
Блаженный Лейбович, молись за меня! (лат.)
25
Святой Лейбович, молись за меня! (лат.)
Забыв суровое предупреждение аббата — не ожидать, что призвание снизойдет в какой-то эффектной или чудодейственной форме, — послушник опустился в песок на колени, чтобы вознести благодарственную молитву и перебрать несколько десятков четок, благословляя пилигрима, указавшего на камень, ведущий в убежище. «Скорее услышь в себе голос, парень!» — сказал ему путник. Но только теперь послушник заподозрил, что пилигрим имел в виду Голос с большой буквы.
— Ut solius Tuae voluntatis mihi cupidus sim, et vocatkmis Tuae conscius, si digneris me vocare… [26]
26
Чтобы только твоей воли жаждал я и только твоему голосу внимал, когда удостоишь мя… (лат.)
Пусть аббат думает, что его Голос говорил языком случайных обстоятельств, а не языком причин и следствий. Пусть promoter fidei [27] считает, что фамилия Лейбович отнюдь не была редкой до Огненного Потопа, и что «И. Э.» означает Ишебод Эбенизер, например, а вовсе не Исаак Эдвард. Для Франциска все было решено однозначно.
В аббатстве трижды ударили в колокол и звуки разнеслись по пустыне. После паузы ударили еще девять раз по три.
— Angelus Domini nuntavit Mariae [28] — с готовностью отозвался послушник. Он с удивлением обнаружил, что солнце превратилось в большой багровый эллипс и уже касается краем горизонта на западе. Каменный барьер вокруг его норы все еще не был закончен.
27
Возводящий в сан (лат.)
28
Ангел божий, лети с вестью к Марии (лат.)