Гиперион
Шрифт:
– Почему? – спросила я. И тут же поняла, в чем дело.
– Сама подумай. Киберпространство – это абстракция. Наложение информационных структур, порождаемых ИскИнами и компьютерами, на Гибсоновские матрицы, которые исходно предназначались для того, чтобы оператор-человек мог этими структурами управлять. Или, если угодно, форма сосуществования человека, машины и ИскИна.
– Но ваша аппаратура – она же должна где-то находиться, – возразила я.
– Да, но к «личности» ИскИна это не имеет никакого отношения, – сказал Джонни. – Я могу «быть» где угодно, в любой из взаимно перекрывающихся инфосфер. Мне доступны все миры Сети, киберпространство и, конечно же, все конструкты Техно-Центра.
Я поставила кофейную чашку на стол и посмотрела на устройство, которое не далее чем прошлой ночью делило со мной постель.
– Да?
– А в колониальных мирах инфосферы бедные, – продолжал Джонни. – Контакт с Техно-Центром поддерживается только по мультилинии, а возможности у нее примерно такие же, как у компьютерных интерфейсов Первой Информационной Эры. В общем, «поток сознания» по ней не передашь. Что же касается собственно Гипериона, тамошняя инфосфера существует разве что в зачаточном состоянии. Да и вообще Техно-Центр, насколько мне известно, не поддерживает никаких контактов с этим миром.
– Вы что, вообще не стремитесь контактировать с удаленными колониальными мирами?
– Нет, почему же. Техно-Центр поддерживает связь с большинством колоний, с космическими варварами – Бродягами, например, – и с другими источниками, о которых Гегемония вообще не имеет представления.
– С Бродягами?! – Это признание меня просто ошеломило. После битвы за Брешию Бродяги превратились в главное пугало Сети. Сама мысль о том, что Техно-Центр, эта конгрегация ИскИнов, которая консультирует Сенат и Альтинг, обеспечивает работу нашей экономики, нуль-сети – по сути, всей нашей технической цивилизации… сама мысль, что Техно-Центр поддерживает отношения с Бродягами, наводила жуть. И что это за «другие источники»? Впрочем, какое мое дело?..
– Но ты же говорил, что туда может отправиться твой кибрид, – сказала я. – А ты «передашь» ему свое сознание. Что ты имел ввиду? Что ИскИн может стать… человеком? Ты действительно можешь существовать только в твоем кибриде?
– Однажды это уже сделали, – тихо ответил Джонни. – Воскресили одного субъекта вроде меня. Эзру Паунда, поэта двадцатого века. Он покинул свой ИскИн и бежал из Сети в кибриде. Но этот Паунд был безумен.
– А может быть, разумен?
– Может быть.
– Значит, вся информация и личность ИскИна могут сохраниться в органическом мозгу кибрида?
– Конечно, нет, Ламия. Переход сотрет почти все. Не останется и одной десятитысячной части. Органический мозг не может обработать даже самую примитивную информацию так, как умеем мы. Личность, которая получится в результате такой… пересадки, не будет ни личностью ИскИна, ни кибридом, ни человеком в подлинном смысле…
Джонни вдруг осекся, отвернулся и уставился в окно.
С минуту мы молчали. Потом я протянула руку, но не прикоснулась к нему, а только спросила:
– В чем дело?
Не оборачиваясь, он продолжил вполголоса:
– Быть может, я ошибаюсь. Быть может, удастся получить личность вполне человеческую… или почти человеческую, над-человеческую, если угодно… Личность, несущую в себе элементы пророческого безумия. Если очистить ее от воспоминаний о нашей эпохе, о Техно-Центре… Вдруг она воспроизведет свой прообраз?
– То есть Джона Китса?
Джонни отвернулся от окна и закрыл глаза. Он был так взволнован, что голос его стал хриплым. В первый раз я слышала, как он читает стихи:
Фанатик видит сон и в грезы эти Товарищей зовет; и дикарю Во сне является прообраз Его небес. Как жаль, что не дано им Перенести на лист зеленый иль пергамент Напева нежного хоть слабое подобье, Но лавры не венчают их чело… Поэзии одной дана такая власть: Спасти прекрасной вязью слов Воображение от тьмы И мрачного забвенья. Кто сказать посмеет: «Ты не Поэт – замкни уста!» Ведь каждый, кто душой не очерствел, Поведал бы видения свои, когда б любил И искушен был в речи материнской. А видел этот сон Фанатик иль Поэт, О том узнают, когда писец живой – моя рука — Могильным станет прахом. [38]38
Д. Китс. «Падение Гипериона». Песнь I, 1–18.
– Ничего не понимаю, – пробормотала я. – Что это значит?
– Это значит, – и Джонни весело улыбнулся, – что теперь я знаю, какое решение принял и почему. Я хочу перестать быть кибридом. Я хочу стать человеком. И отправиться на Гиперион. Все еще хочу.
– И за это решение неделю тому назад тебя кто-то убил, – сказала я.
– Да.
– И ты хочешь попытаться снова?
– Да.
– А почему ты не можешь передать свое сознание кибриду прямо здесь, в Сети?
– Видишь ли, – пояснил он, – для тебя Сеть – это межзвездное сообщество миров, населенных людьми. Но в действительности она лишь малая часть матрицы реальности Техно-Центра. Оставшись в Сети, я постоянно сталкивался бы с ИскИнами и был бы в полной их власти. Личность Китса, его психическая реальность, неизбежно была бы разрушена.
– Действительно, – согласилась я, – тебе надо выбираться из Сети. Но есть ведь другие колонии. Почему именно Гиперион?
Джонни взял меня за руку своими длинными, теплыми, сильными пальцами.
– Неужели ты не понимаешь? Между мной и Гиперионом существует странная связь. Быть может, приснившийся Китсу «Гиперион» каким-то образом связал сквозь бездну времен тогдашнюю личность поэта с нынешним ее воплощением. А кроме того, Гиперион – величайшая загадка нашего века, ключевая научная проблема. И не только научная – есть в нем некая поэтическая тайна. И вполне вероятно, что я… или он… родился, умер и снова родился, чтобы раскрыть эту тайну.
– По мне, так это полнейший бред, – сказала я – Мания величия.
– Почти наверняка, – рассмеялся Джонни. – Но я никогда не чувствовал себя таким счастливым. – Он схватил меня за плечи, рывком поднял на ноги и обнял. – Ты полетишь со мной, Ламия? Полетишь на Гиперион?
Я аж заморгала от удивления. Но не меньше удивил меня мой собственный ответ:
– Конечно!
Мы пошли в спальню и весь остаток дня не могли оторваться друг от друга. В конце концов мы заснули. А когда проснулись, снаружи, из промышленной траншеи, лился тусклый свет. Была уже третья смена. Джонни лежал на спине, его светло-карие глаза были открыты. Он смотрел в потолок и, казалось, был целиком погружен в свои мысли. Но нет, он улыбнулся и обнял меня. А я прижалась к нему, уткнулась щекой в маленькую впадинку под ключицей и снова заснула.