Гладь озера в пасмурной мгле (авторский сборник)
Шрифт:
К столу успели вовремя: минут через пять в телевизоре пробили куранты, отец семейства налил себе и Мише водки, сказал:
— Ну, с Новым счастьем! – и выпил. Жена отозвалась:
— Здоровья, здоровья, главное!
— Нина, язык ты недосолила, – встряла старуха.
— Мама, а в праздник, единственный в году — можно мне без этого надзора?! – как-то сразу громко, с ненавистью крикнула толстая. И муж рыкнул на нее, протянув руку за соленым огурцом.
— Ты чего сидишь засватанным? – буркнул он Мише. – Давай, отоваривайся…
— Если недосолила, так я и скажу просто: недосолила, – невозмутимо
Более странной встречи Нового года у него в жизни не бывало.
Эта тяжелая, угрюмая — под стать своему хозяину — семья вела неутихающую междоусобицу по всем фронтам. Старуха оказалась вовсе не свекровью, а тещей, и ухитрялась одновременно накручивать и дочь, и зятя, хотя возбудить этого носорога на военные действия, да еще с каждой новой рюмкой — для этого требовалась какая-то изощренная сила бытовой ненависти. Несколько раз хозяин наливался багровым соком и, глядя исподлобья на старуху, рычал что-нибудь вроде: «Мамаша… или вы сейчас стихнете со своей кулебякой, или я эту кулебяку вам сейчас…» — И тогда уже супруга вступалась за ядовитую бабку. Дети, видимо, были привычными к такому градусу жизни. Мальчишки уминали за обе щеки, смотрели телевизор, и лишь когда очередная звуковая волна разборок перекрывала голоса ведущих «Голубого огонька», наперебой кричали:
— Тихо, ну тихо, папа!.. Бабуль, молчи! Часа через полтора хозяин тяжело поднялся из-за стола, налил на посошок водки себе и Мише, заставил выпить и сказал:
— Сыт-пьян? Ну, чтоб не говорил, что бросили замерзать в лесу… Пошли, отведу тебя на боковую… Утром Людмила придет, выдаст денег…
— Вы хоть подушку возьмите… – сердобольно добавила «Ванька-встанька» и качнула верхним шаром в сторону дивана. – И плед…
— Ничего, спасибо, я курткой накроюсь, – сказал Миша. – Не беспокойтесь.
Но она все же запихнула ему подмышку плед и сунула в руки думку…
— И палочка вот тут ваша. – Идиотский посох сопровождал его сегодня повсюду.
Вдруг кто-то спросил из-под локтя:
— А это вы играли Д’Артаньяна?
Он обернулся.
На него яркими янтарными глазами смотрела рыженькая, конопатая, лет четырнадцати… Нет, не в этом дело… Нежная солнечная крупка осыпала всю ее кожу; волосы того же оттенка, но плотнее тоном, падали на лоб, и глаза — все та же гамма светлого меда, янтаря, теплой канифоли… К тому же, хрупкая фигурка, озаренная золотистыми оттенками ее природных тонов, была еще и одета в рыжие брючки и желтый свитер. Ну надо же, подумал Миша, какое светлое дитя соорудили трое этих бегемотов… Не приемная ли?
— Да-да, – сказал он, топчась в коридоре, держа в нетрезвых объятьях плед и думку, – И Д’Артаньяна, и Маугли… и Бумбараша…
Девочка глядела на него влюбленно и зачарованно.
— Ну пошли, – буркнул папаша, выходя на лестницу. Миша оглянулся, помахал ей — мол, извини, видишь, утаскивают меня, – еще раз отметив это сияние золотой парчи, которое от нее исходило… И вышел.
Снова они шли гуськом, но в обратном направлении и медленнее. Директор шагал основательно, грузно, подсвечивая себе фонариком и то и дело шумно и сокрушенно отрыгивая. Миша на воздухе словно бы очнулся, огляделся… ему все нравилось: хрустящий под ботинками
Он тоже был слегка пьян…
В холодном темном спортзале директор щелкнул выключателем, сказал:
— Ну вот… Не околеешь тут? Вообще-то здание отапливается, но зал-то огромный, не хватает.
В углу у стены, точно оладьи, горкой были навалены кожаные маты. В центре зала с потолка свисал канат, неподалеку от него пасся кожаный «козел», рядом с ожидающими чего-то брусьями…
Миша бодро ответил, что все в порядке, и не там, и не так еще приходилось — и это было правдой. Очень ему хотелось рухнуть, доспать до утра, получить бабки и покинуть гостеприимную спортивную обитель Деда Мороза…
— Так… бывай, что ли?
Миша протянул руку, забормотал, что в другой раз непременно заранее…
— Нет уж, – честно сказал директор лагеря. – В другой раз прослежу, чтоб тебя здесь не было…
Он вышел.
Миша стянул с горки на пол тяжелый кожаный мат, щелкнул выключателем и в свете подслеповатого, с одного боку подбитого фонаря за окном добрался до своего лежбища, споткнулся об него и повалился спать.
Две-три минуты он боролся с идиотской думкой, пытаясь как-то приладить на ней голову, но голова съезжала то с одного ее каменного бока, то с другого, Миша отпихнул ее и накрылся пледом… Засыпая, думал: «Золотая парча… наряд такой на кукле… у бабушки Сони, на комоде… в детстве…»
И заснул.
— …Доброе утро! – сказал кто-то у него над головой и, видимо, повторил это раз пять, прежде чем он продрал глаза. Безжалостное солнце било в физиономию.
Через секунду он понял, что никакое не солнце, а фонарик, и никакое не утро, а все та же сизая зимняя тьма за окнами спортзала. Молниеносно пронесся дикий табун мыслей в голове: грабить пришли, наказать, издеваться, мучить, убить!!! Одновременно с мыслями и вполне бессознательно его тренированное тело взвилось с мата и прыгнуло к стене: два года циркового училища в отрочестве и сейчас не подвели, несмотря на выпитое.
— Что! – крикнул он — Что, кто это?! Перед ним, все еще светя фонариком, стояла какая-то фигурка — в темноте за кругом света ни черта было не разглядеть.
— Извините, что потревожила… – проговорила она жалобно.
Тут Миша опознал дочку толстого директора и от ужаса чуть не околел: вот этого ему здесь недоставало для полноты счастья — совращения Дедом Морозом малолетней пионерки!..
— Ты что?! – крикнул он. – Рехнулась?! Какого лешего приперлась среди ночи?!
— Я… просто… я хотела спросить кое-что… Можно я с вами немного посижу?
Голос ее набряк близкими слезами.
Вот задрыга! Стянуть фонарик, идти ночью сюда, к незнакомому человеку?! Он давно подозревал, что дочери — это наказанье божье…
Миша подбежал к выключателю, щелкнул.
Продолжая сжимать в руке ненужный фонарик, она щурилась от света. С ворохом рыжих своих волос, с мерцающим излучением кожи она сама была словно порождением этого света…
— Чего тебе от меня надо? – спросил Миша злобно.
— У вас же все равно скоро электричка… – сказала она, садясь на мат. Сгорбилась.