Гладиаторы
Шрифт:
Даже при Бедриаке, когда, проезжая по полю битвы, усеянному уже гниющими трупами, он говорил своим полководцам, что ему всегда нравился запах мертвого врага и что он становится только лучше, когда это труп соотечественника, и тогда — он вспомнил это теперь — этот запах давил ему горло даже во время произнесения этих слов. Он вспомнил также о сопровождавших его германских гвардейцах, о верности и отваге, с какими сражались эти германские новобранцы. Некоторые из них еще оставались во дворце. Это воспоминание придало ему немного надежды. На минуту воинственный дух пробудился в нем, и он почувствовал себя способным стать во главе этих голубоглазых гигантов, вести их в середину врага и умереть там, как прилично человеку. Он поднялся на ноги и схватил одну из сабель, висевших в виде украшений на стене, но расслабленные члены отказывались служить ему, вялое тело потянуло его книзу, и он снова в бездействии упал на свое ложе.
В эту-то минуту Эска так бесцеремонно и вошел в покой императора.
Вителлий не поднялся. Он, быть может, был менее встревожен, чем удивлен. Бретонец бросился на колени и дотронулся до широкой багряной каймы императорской одежды.
— Нельзя терять ни минуты! — сказал он. — Они взламывают двери. Гвардия отбита. Слишком поздно сопротивляться, но цезарь может убежать, если хочет довериться мне.
Вителлий смотрел вокруг себя блуждающим взором. В эту минуту из дворцовых садов донесся крик, и вслед за ним послышался топот многочисленных ног и зловещее бряцание стали. Эска знал, что нападал не кто иной, как гладиаторы. Если они пришли разогретые вином, от них нельзя ждать пощады.
— Цезарь должен переодеться, — сказал он с серьезной настойчивостью. — Рабы сотнями оставляют дворец. Если императору угодно надеть грубую одежду и идти со мной, я покажу ему спасительный путь, и Плацид, придя сюда, найдет только пустое место.
При всех своих чувственных пороках Вителлий еще не совершенно утратил старинный римский дух, и он проявился в этом случае. После первого удивления, вызванного неожиданным приходом Эски, к нему мало-помалу начинало возвращаться хладнокровие. Услышав имя трибуна, он, казалось, начал о чем-то размышлять.
— Кто ты такой? — спросил он после паузы. — И как ты пришел сюда?
Как ни коротко было его царствование, он усвоил властный тон царя и умел облекаться в известное достоинство, как бы ни грозно было надвигающееся несчастие.
В нескольких словах Эска открыл ему, в чем заключалась опасность и с каким врагом ему приходилось иметь дело.
— Плацид! — повторил император задумчиво, скорее взволнованный, чем удивленный. — Ну, в таком случае предприятие не должно бы потерпеть неудачу, и нельзя надеяться на пощаду, если оно удастся. Добрый мой друг, я последую твоим советам. Я доверюсь тебе и пойду с тобой, куда тебе вздумается. Если завтра я еще буду императором, ты будешь первым в Риме.
До этой минуты он лениво лежал на своем ложе. Теперь, казалось, он овладел необходимой энергией и снял с себя императорскую одежду с красной каймой и надетое на руку кольцо.
— Они будут защищаться сильно, — сказал он, — но, если я не ошибаюсь в Плациде, он должен привести с собой десятерых против одного. Все же они могут сопротивляться ему при помощи своих длинных сабель довольно времени, чтобы дать нам выйти из дворца. Сады темны и пустынны; нам можно будет там спрятаться на время и воспользоваться случаем, чтобы добраться до дома моей жены на Авентинском холме. Галерия не выдаст меня, и им не придет в голову искать меня у нее.
Цезарь говорил это холодным и решительным тоном, но скорее для себя, чем для своего собеседника, в то же время снимая все знаки величия и украшения своей одежды. Затем он оделся в простое полотняное платье, стянул его у пояса и засучил рукава, как раб, предназначенный к какому-нибудь делу, требующему быстроты и подвижности. Он позволил бретонцу вести себя в соседний покой, где Спадон, покинутый своими товарищами и колеблющийся между желанием исполнить свой долг и стремлением бежать, ходил взад-вперед в комическом состоянии ужаса и возбуждения.
Шум битвы уже ясно раздавался во внутреннем дворе. Гладиаторы, снаряженные Гиппием и ведомые возмутившимся трибуном, разбили главный корпус германцев, занявший императорские сады, и теперь вели ожесточенный бой с остатками этих верных варваров на самом пороге дворцовых дверей.
Гвардейцы, хотя и малочисленные, дрались с отчаянной отвагой своей расы. Римский солдат, привыкший к холодной, методической дисциплине, иногда не умел объяснить этой неистовой энергии, не признававшей ни численного превосходства, ни превосходства позиции и, по-видимому, получавшей новую, еще более упрямую отвагу в отпоре. Даже сами гладиаторы — люди, считавшие убийство ремеслом и вечно имевшие оружие в руке, — считали неподходящим для себя делом вступать в рукопашный бой с этими дикими воинами. Не раз с яростью и удивлением отступали они перед длинными саблями этих голубоглазых, рослых людей, которые, казалось, делались еще более рослыми и плотными в ужасных перипетиях боя.
Благодаря своему военному таланту, усовершенствованному перед укреплениями иудеев и на равнинах Сирии, Плацид разбил главный корпус германцев, напав на них сбоку. Пользуясь темнотой рощ, он вдруг направил сотню отборных гладиаторов на менее всего укрепленный пункт. Удивленные и подавленные большинством, гвардейцы, хотя и понесшие значительный урон, примкнули к своим товарищам, охранявшим ворота. Остававшаяся горсть людей оказывала там отчаянное сопротивление, и Плацид, отирая о свою тунику окровавленный меч, тихо сказал Гиппию:
— Нужно поставить впереди Гирпина и ужинавших со мной гладиаторов. Если мы отобьем двери, во дворце мы встретим человек двадцать. Помни, что мы не даем пощады и не знаем лицеприятия.
В то время когда гвардейцы мешали действиям отборной шайки, покинувшей стол трибуна, был спокойный момент и цезарю можно было бы скрыться. Быстро обозрев в своем уме все трудности побега, Эска решил вывести его на улицу самыми отдаленными местами садов и, таким образом, избежать того, чтобы кто-либо признал его. Узнать Вителлия в темноте, в грубой одежде раба, было бы невероятной случайностью. По выходе же на улицу он провел бы его окольными путями к дому Галерии, местоположение которого было ему известно, и там можно было бы укрываться несколько времени, не подвергаясь опасности быть узнанным. Всего труднее было выйти из дворца незамеченным. Маленькая дверь, через которую вошел он сам, несомненно, должна была иметь охрану, так как в противном случае нападающие воспользовались бы ею, чтобы ворваться во дворец; выйти же через большие двери, посреди схватки, значило пренебрегать опасностями битвы и рисковать тем, что цезарь будет узнан. И Эска обратился к помощи Спадона.
— Позади есть одна терраса, — пробормотал евнух. — Если бы цезарь мог пройти туда, то он вышел бы на тропинку, которая приведет прямо к садовой беседке по самым глухим местам садов. А оттуда надо будет только идти вдоль садков, чтобы прийти к двери, выходящей на Аппиеву дорогу.
— Болван! — воскликнул император с гневом. — Как я могу пройти на террасу? Туда нет двери, а окно находится над землей, по крайней мере, на вышину человеческого роста.
— Это единственное средство спасения, светлейший! — заметил с нетерпением Эска. — Веди нас к окну, друг, — прибавил он, обращаясь к Спадону, глаза которого удивленно перебегали с одного на другого, как у человека, совершенно потерявшего голову, — и возьми шаль с этого ложа. Может быть, она понадобится нам, чтобы спустить императора.