Гладиатрикс
Шрифт:
Соперницы буквально взвыли, хватая воздух, царапаясь и тщетно пытаясь освободиться.
— Нет!.. — хрипло закричала Лисандра.
Траян стоял между израненными гладиатрикс, которых удерживали крепкие харенарии. Сверху в немом изумлении взирала зрительская толпа. Люди уже понимали, что у них на глазах происходило нечто небывалое.
— Поднимите их, — негромко велел Траян служителям арены.
Он возвысил голос, чтобы его отчетливо слышали в каждом уголке цирка:
— Люди Галикарнаса! Я — Марк Ульпий Траян, римский сенатор, друг и
Траян открыл ларец и извлек две пальмовые ветви, выкованные из чистого золота.
— Каждая из них предназначена для победительницы! — выкрикнул он, вкладывая золотые листья в бессильные пальцы воительниц. — Они почтили нас поединком, и я употреблю свою власть, чтобы наградить их. Я, Марк Ульпий Траян, римский сенатор, дарую Амазоне и Ахиллии свободу! Пусть им вручат деревянные мечи в знак того, что впредь они не будут сражаться — разве только по своей воле.
Толпа, вознесенная на вершину восторга, многоголосым хором принялась выпевать имя сенатора.
Траян придвинулся вплотную к израненным гладиатрикс и покачал головой.
— Я в самом деле ни разу еще подобного не видал, — сказал он. — Да пребудет милость богов с вами обеими.
Победительниц увели.
Каждую — в ее собственные ворота.
LVI
Катувольк об руку с Дорис, Фиба, Палка, Тит, Телемах и, конечно же, Вария, исполненная обожания, собрались в лечебнице у постели Лисандры.
Девушка бормотала слова благодарности, но на деле ощущала лишь боль да всеобъемлющую горечь отнятой победы. Невзирая на всю подготовку, весь душевный жар, всю волю, собранную в кулак для этого боя, у нее ничего не получилось. Сорина еще жила.
Свобода, дарованная Траяном, отдавала горестной пустотой. По закону Лисандра была отныне свободна, но в глубине души понимала, что на самом деле свобода не вернется к ней, пока Сорина еще дышит. Когда за спинами друзей затворились двери, глаза спартанки обожгли злые слезы бессилия. В полумраке лечебницы она оплакивала свое поражение.
— Лисандра!
Это, оказывается, явился Бальб. Ланиста помедлил у двери, подошел к ложу и сел подле своей бывшей гладиатрикс.
— Приветствую тебя, Луций Бальб.
— То, что ты сегодня сделала… — начал он и умолк, не договорив.
Владелец школы опустил голову и смотрел на свои руки, сплетая и расплетая пальцы.
— То, что сотворили вы с Сориной сегодня на арене, и вправду неслыханно. Ни здесь, ни в самом Риме не было ничего похожего. Известно тебе, что люди уже хотят заказать фриз в память о вашем бое? Подумать только, Амазона и Ахиллия, обретающие бессмертие в камне! — Бальб покачал головой. — Это тоже неслыханно, если говорить о женских боях.
Он подумал и добавил:
— Что-то мне подсказывает, что подобное уже не повторится. Таких, как вы с ней, никогда раньше не было и больше не будет.
Лисандра хотела упрямо сжать губы, но боль в иссеченном лице превратила надменное выражение в жалкую гримасу.
— Я провалилась, — выговорила она. — Я дралась недостаточно хорошо, не сумела убить ее.
Бальб пожал плечами.
— Теперь ты свободна. Так какое это имеет значение?
Лисандра медленно приподнялась на локте, открыла рот и обнаружила, что не может подобрать нужных слов. В самом деле, способен ли Бальб был почувствовать то же, что и она, уразуметь, что без смерти Сорины свобода была для нее пуста и никчемна, как и вся жизнь — без Эйрианвен?
В конце концов она просто сказала:
— Полагаю, ты прав.
Ланиста кивнул, откашлялся и спросил:
— Чем же ты теперь предполагаешь заняться?
Лисандра чуть не улыбнулась при этих словах. Вот в этом был весь Бальб! Он думает только о своем кошельке. Лишившись двух лучших воительниц, отпущенных заезжим сенатором на свободу, он вряд ли еще когда-нибудь сможет рассчитывать на такие сборы, как в прошлом году. Мало того, ланиста еще и лишился надежд на устроение знаменательной битвы в честь дня рождения Домициана. Ведь без нее, Лисандры, встать во главе гладиаторского войска не сможет никто. Великолепное зрелище, создаваемое по всем правилам военного искусства, сразу выродится в пустышку, и Бальб, конечно же, понимает это. Как и то, что Лисандра не захочет, да и просто не сможет покинуть своих эллинок, которых так старательно обучала. Бросить на произвол судьбы Варию и Фибу?.. Да ни за что!
— Я останусь с тобой, — негромко проговорила Лисандра. — Теперь мое место здесь, Бальб.
— Примерно такого ответа я и ждал от тебя, — ответил Луций странно охрипшим голосом, как будто в горле у него застрял сухой и жесткий комок. — Ты останешься, но не со мной, — добавил он совсем тихо. — Два минувших года… Ты, Сорина, Эйрианвен… да, и Эйрианвен! Я вполне убедился в том, что стал староват для подобных забав. Мне довольно!
— Никак собираешься на покой? — Лисандре казалось, что уже ничто больше не способно ее изумить, и все-таки это случилось.
— Да, собираюсь. Мы с Эросом хотим отправиться в Грецию. Там на нас с ним по крайней мере не будут коситься. Я сказал, в Грецию? В Элладу, конечно, — поправился он и был вознагражден слабой улыбкой спартанки. — Нужно только уладить кое-какие дела. Я уже переговорил с Титом, Палкой и Катувольком. Все они подтверждают, что в народе наш луд давно уже называют не школой Луция Бальба, а школой Лисандры. Я решил вручить эту школу тебе, чтобы ты поступила с ней по своему разумению. Твои подопечные, как ты их именуешь, воистину станут таковыми. В твоей власти выпустить их всех на свободу, или все-таки устроить битву для Домициана, или вовсе перепродать луд, кому пожелаешь. Можешь даже продолжить выходить на арену, хотя, надеюсь, этого ты все же не сделаешь. — Бальб вздохнул. — Благодаря тебе я многое понял о себе самом. Так что вот тот единственный подарок, который я в силах сделать тебе.