Глаголь добро

Булыга Сергей Алексеевич

Подумал Шпак и отвечает:

– Ладно, подожди маленько.

А дело было на околице. Акулинья села ждать, а Шпак к ее родителю зашел. Там четверть выпили, поговорили, потом Шпак вышел и сказал:

– А у тебя сваты сидят. От Рюхи Гладкого, - и внимательно так посмотрел.

Акулинья глаза закатила, упала... а после румянец на обе щеки набежал и очнулась.

– Спасибо, - сказала, - спасибо, - поднялась и ушла припеваючи.

А через две недели свадьбу сгуляли. Жених с невестой счастливы, целуются,

а гости Шпака прославляют, тот чинно восхваленья принимает. А потом в первый раз отказался он книжку читать - за шапку и в дверь.

Отошел подальше, в лопухи упал, две ночи пролежал.

Акулинье про то не сказали, а бабы ходили. Придут, постоят, платочками утрутся, молочка ему оставят, хлеба... Он ничего не брал. Лежал, молчал и головы не поднимал.

Потом ушел. Решили - насовсем.

Нет, появился! Ходит, лечит и книжку читает. И улыбается даже, только вот как-то... не скажу, чтоб очень весело.

И тут прослышали про лекаря такие, которым это вовсе ни к чему. Прослышали и принялись ловить. Да только за него весь простой народец заступается: укрывает, упреждает...

Одного раза упредить не успели. Взяли Шпака, в холодную замкнули, дали знать в губернию. Чтоб оттуда, значит, приехали, справедливо осудили и повесили.

Шпак два дня сидел, губернию дожидался, а потом и говорит:

– Дозвольте хоть воды напиться!

Дозволили. А он в ковш сиганул и как и не было. Вот до чего ловкий был! Теперь таких не сыщешь, измельчал народ.

А из губернии тем временем приехали, узнали, что да как, смикитили - не по зубам! Но разве кто в таком признается? И объявили за Шпакову голову награду в три тыщи ассигнаций, две коровы и один теленок, по столбам указ развесили, а сами на удачу не надеются. Но, главное, дело сделано. С них ведь тоже ихнее начальство будет спрашивать!

Однако высшему начальству такие меры показались слабыми. Наслали солдат, инвалидную команду с вахмистром. А что команда сделает? В него стреляют, а он пули выплевывает. Его саблей рубить - сабля ломается. Заговоренный был, в Шамбале такое запросто.

Шамбала, Шамбала! Совсем на той Шамбале ум потеряли. Спят и видят. А Шпак...

Ему кругом беспримерное уважение, несказанный почет. Шпака от деревни до деревни на руках носят, в рот ему заглядывают, мух от него отгоняют.

А только Шпак Шпаком и остался.

– Мне почет, - говорит, - ни к чему, вы Шамбалу благодарите. Я же как лекарем был, так лекарем и буду.

И точно: ходит в худом армячишке, в дырявых лаптишках; лишние зубы вырывает, недостающие ноги пришивает, мозги вправляет, языки подстригает...

А народ тем временем прежних кумиров из красных углов повыносил и над каждым порогом, над каждым окном столярные плотники знаки режут: Глаголь и Добро - переплетенные, с вензелями, с кренделями.

Шпак такое увидал и осерчал. Говорит:

– Предрассудки, язычество! Вы бы лучше детишек ко мне привели, я б их грамоте выучил.

Но старики отдавать ребятню запретили. Откуда же отрокам мудрость познать, коли они, седовласые, многажды в книгу глядели и ничего не узрели?!

И тут слух: губернаторша при смерти! Помирает, и все тут. Губернские лекари с ног посбивались; все лекарства, все отвары испытали - ни жива и ни мертва. Ну хоть бы куда-нибудь стронулась, так нет - застряла промеж бытием и забвением.

Узнав такое дело. Шпак заволновался, говорит:

– Очень редкая болезнь, мне это крайне любопытно!
– и шапку в охапку...

Остановили его знающие люди:

– Остерегись!

Остерегся. Шапку снял, не пошел.

А губернатор бился, бился - не супруг и не вдовец. Пятьдесят шесть дней крепился, а потом возрыдал, ударил себя в грудь по орденам и заперся на ключ. В секретном кабинете. Там еще три дня из угла в угол ходил... и затих.

Потом как бухнулся в ноги пред царским портретом, взмолил:

– Царь-государь! Позволь верному рабу твоему на три дня присяге изменить!

Царь - портрет, значит - молчит. Тогда губернатор с другого конца:

– А нельзя, так скажи, запрети! Не томи.

И опять промолчал государь.

Тогда губернатор, осмелев, верного человека призвал, обсказал, все как есть, поклялся клятвенно...

Назавтра возвратился верный человек. И Шпак при нем. Тайным ходом прошли, к больной подступили. И губернатор там же. Как он Шпака увидел, так в ноги и кинулся, заплатанные валенки обнял и взмолился:

– Любезный, спаси! Хоть туда, хоть сюда посодействуй!

– Я, - отвечает Шпак, - могу только сюда.

– Сделай милость!

Шпак на лавочку сел, поморгал и спросил:

– Отчего такое приключение?

– Ума не приложу.

– Ясно, - Шпак отвечает, - от феодальной жизни, значит.

Феодальной! Вот так слово! Он, кстати, любил кудрявые словца. И губернатор промолчал; тоже, видно, как и мы, он ничего не понял.

А Шпак тем временем книжку достал, но открывать не стал, а лишь пошептал-пошептал, а потом говорит:

– Встань, красавица!

И что ты думаешь? Зевнула губернаторша, а после потянулась... и, на губернатора не глядя, ушла по хозяйским делам.

А губернатор Шпака за драные локти берет, в кабинет волочет. Там уже все приготовлено: мясо, рыба и чем запивать. В предостаточном числе. И тут же царь, портретом к стене отвернувшись.

Сели, отметили. С глазу на глаз. И губернатор возьми да скажи:

– Всем ты книжечку свою читал, почитай-ка и мне, непросвященному. Про Камбалу про эту.

– Про Шамбалу, - поправил Шпак, но не обиделся.