Глаголют стяги (др. изд.)

Наживин Иван Федорович

Волы, хрипя, неслись цветущими лугами в буре огня и дыма. От селения с замирающими душами следили за ними и вои, и посели. И вдруг волы рухнули мордами в цветы и горящий хворост накрыл их. Тихий стон пронёсся по рядам селяков, раздались рыдания надрывные, и вдруг яростный вопль покрыл все: высокий, костистый Ляпа во главе своих молодцов ринулся из леса на воев княжеских. Те смешались и от неожиданности нападения, и от того, что очень сомневались они в том, что сделали они тут хорошее дело. Но очнулись, справились, и началась исступлённая сеча…

Селяки вооружались кольями тяжёлыми, секирами, ножами и, помогая лесным молодцам, бросились на изменников веры дедовской…

Ляпа страшно поднял тяжёлую секиру свою над выстриженной головой Ядрея и захохотал: наконец!.. И вдруг с воплем бросилась перед ним белокурая Запава, одна из жён его, со своими русальими, страшными теперь глазами, и, широко раскинув руки, прикрыла собой Ядрея-Михаила. Но Ляпа, все хохоча, опустил секиру — и без стона с разбитым черепом рухнул в притоптанные цветы отец Михаил, а на него, пронзённая чьим-то копьём в живот, вся в крови упала Запава…

XXXVII. НА ГУЛЯНКАХ

Один хвастает бессчётной золотой казной,

Другой хвастает силой молодецкою,

Который хвастает добрым конём,

Который хвастает славным отечеством,

Умный хвастает старым батюшком,

Безумный хвастает молодой женой…

Господин Великий Новгород шумел весёлым шумом. Была весна, то горячее время, когда грузились караваны и на Киев, и на Царьград, и к готам, и в Доню, и к немцам ганзейским, и к болгарам на Волгу, и на Поморье, в Винету славную, и поджидали гостей из-за моря. Вставали до солнышка — и до полдён и на Волхове, и в амбарах, и на судах работа кипела; в полдни хорошо заправлялись, выпивали и отдыхали, а затем, вскочив и умывшись холодной водичкой, пили брагу пенную и снова работали дотемна — с шутками, хохотом и песнями… А вечером начиналась гульба «в останнышки», перед долгой разлукой, шумные братчины с драками, из молодечества, на палках и, по новгородскому обычаю, с великим хвастовством.

— А ну, во здравие дорогого гостя!.. — закричал седой Войко, подымая чашу.

— Во здравие… — загремела застолица весело. — Чашники, не дремать!

И все шумно пили здоровье гостя урманского Гаральда Гаарфагера, только что первым прибывшего в Новгород из-за моря. В прошлом году доверенный его накупил тут таких золотошвейных тканей, каких в Норвегии и не видывали. Гаарфагер бойко и с большим барышом расторговался ими и на этот год, нагрузив свои шнеки оружием и сукнами фландрскими, сам приехал закупить все нужное…

— Нет, а что ни говори, братцы, а как помер наш Садкё, ослабел точно Новгород… Богатырь был!..

— Что говорить!.. Садкё — Садкё, одно слово… — раздалось со всех сторон. — Ну, да и сейчас Господин Великий Новгород лицом в грязь не ударит… Ежели мы и уступаем немцам в торговле с Западом, зато весь Восток в наших руках. Где, окромя Новгорода, ты мехов хороших достанешь? А кожа опять?.. А конопля?.. А лён? А воск? А мёд? Нет, с Новгородом тоже, брат, не шути: он за себя постоит!.. За Пермь, за бугры уже наши молодцы повольники ходят, за Обь, на Ледяное море…

— Охальничать многие в торговле стали, вот что не хорошо, похаб творить… А это не больно хвалят… Вон Гюрята продал воск гостю из Брюги да для весу в бочки камней наклал!..

Взорвался хохот.

— Не зевай!.. Здесь тебе не Брюги…

— Зри в три… На то торговля!..

— А ентот, немец-то из Кашля [13] , вот глаза вытаращил, чай, дома, как увидел, что кож ему прелых всучили! Ха-ха-ха…

— Ну, и они тоже не очень зевают, твои немцы-то. Что, мы не понимаем, что ли, почему они к себе нас не больно пускают?..

Боятся, что Русь все высмотрит, всему научится и тогда без их обходиться будет…

13

Кассель.

— Ну, и мы не лыком шиты!.. Грамоте их тоже во как выучим, что ай люли!..

— Ни хрена: пущай обучаются новогородской премудрости!..

— Это было в тот год, как мор у нас был, а я в славный Волин гостить ходил… — рассказывал дружкам старый уже Свирько. — Ах, ну и город!.. Куды нашему Новгороду!.. Вы то время, чай, и не помните… Беднота это кору берёзовую ела, падаль, мертвецов вырывала, а помирали прямо сотнями — псы поедать тела по улицам не поспевали. Потом живых людей поедать стали… А грабёж шёл по городу такой — уму помраченье… А тут на горе и загорись ещё в Плотницком конце: одни — тушить, другие грабить, как полагается. И как раз о ту пору и подошёл я на своих судах к мосту на Волхове…

— Господин Гаральд Гаарфагер, гость урманский, пьёт на здравие славных гостей новгородских, — провозгласил кто-то.

Зашумели, закричали, схватив чаши, а Гаральд Гаарфагер, с чашей в руках и с улыбкой на умном, энергичном лице, раскланивался во все стороны…

— …тогда и послал нас Новгород послами от себя да от смольнян в Любек, — степенно рассказывал грузный, весь белый старик, в дорогом кафтане и с белой бородой на два посада, — а из Любека на Готскый берег, утверживати мир, а разлюбье на сторону отверечи, которое было межи немцы и смольняны: а за тех страдал Рулф из Кашля и Тумаш Михайлыч из Волина, абы добросердье меж их было и чтобы правды держали… Да, беда, оже разбой межи немьцы и Русью начнётся! Всё надо было так наладить, абы мир не раздрушен был, абы немчицу любо было.

— Нет, а вы послушайте, братцы, какую сказку нам по осени бременцы тут рассказывали!.. — слышалось в другом конце стола. — Ну и сказка!..

— А расскажи… Слушай, ребята, сказку немецкую!..

— Ну, вот… — расправив усы висячие и отхлебнув из чаши медку, начал худой, с весёлыми глазами гость. — Жил-был старик со старухой у самого синего моря. Жили они в ветхой землянке ровно тридцать лет и три года: старик ловил неводом рыбу, а старуха своими делами бабьими занималась… И вот раз закинул старик в море невод — пришёл невод с одною тиной… В другой раз закинул он невод — пришёл невод с травою морскою… Закинул он в третий раз невод — пришёл невод с рыбкой золотою. И возговорит вдруг золотая рыбка, голосом молвит человечьим: «Отпусти меня, старче, в море — дорогой дам за себя я выкуп, откуплюсь чем только пожелаешь!..» Старик ей смеётся, отвечает: «Никакого выкупа мне не надо — ступай себе в море, гуляй там себе на просторе…» Вот…

— Дак какая же это немецкая сказка?! — раздался с другого конца подгулявший голос. — У нас в Пскове бабы её ребятишкам рассказывают по вечерам… Немец от наших слышал, а тебе за свою рассказал…

— Ври больше!.. Псков… Вы там шти лаптем хлебаете, а не то что сказки выдумывать…

— Постой, погоди… Пущай пскович расскажет, что там дальше было, вот мы и увидим от кого сказка пошла…

— И рассказывать нечего: у нас всякий парнишка её знает… — отозвался пскович, немножко заплетаясь языком. — Сперва баба у старика корыто потребовала, потом избу новую, а потом в боярыни захотела, потом, дальше — больше, владычицей морской быть вздумала — известно, бабы, они разве что понимают? И наконец того, и кончилось тем, что тая самая золотая рыбка отобрала у неё, у свиньи, все обратно, и осталась баба ни с чем…