Гламорама
Шрифт:
2
Перед домом, в котором я живу, репортерша из «Details» играет в классики, на ней — лимонно-желтый комбинезончик, белая кожаная куртка, кроссовки с толстой подошвой, косички на голове забраны с помощью пластмассовых заколок, и она набирает номер на мобильном телефоне, а ее ногти покрыты облупившимся коричневым лаком. Я молча прохожу мимо нее, осторожно переступаю через останки моей изуродованной «веспы», лежащие вместе с остальным мусором, сигарета прилипла к моим губам, темные очки скрывают глаза.
— Привет, мы вроде бы собирались встретиться сегодня утром, —
Я ничего не отвечаю, только шарю по карманам в поисках ключей.
— Они выкинули из номера материал о тебе, — говорит она.
— Ты пришла, чтобы сказать мне это? — Я наконец нахожу ключи. — Я просто в ужасе.
— Тебе это важно?
Я вздыхаю, снимаю темные очки и спрашиваю:
— За кого ты меня принимаешь?
Она «многозначительно» склоняет голову набок и делает вид, что разглядывает асфальт, а затем снова смотрит в мою сторону.
— Я нахожу тебя практически непостижимым, — тянет она, подражая британскому выговору.
— Ну а я пришел к выводу, что давненько не встречал такой ходячей банальности, как ты, — парирую я в той же манере.
Затем я открываю дверь и захожу внутрь. Репортерша пожимает плечами и скачет прочь от меня.
К моей двери пришпилено уведомление о выселении, поэтому, когда я открываю ее, я смотрю в сторону режиссера, закатываю глаза и протягиваю: «Да ради бога!» В то же самое мгновение начинает звонить телефон, а я шлепаюсь без сил на мое кресло-набивнушку и, сняв трубку, зеваю в нее:
— Виктор слушает. Что стряслось?
— Это Палакон, — отвечает мне решительный голос.
— А, Палакон, у меня сейчас совсем нет времени разговаривать, так что…
— На столе в вашей кухне лежит коричневый конверт, — говорит Палакон, не слушая меня. — Откройте его.
Я смотрю в двери кухни не меняя позы и действительно замечаю лежащий на столе конверт.
— Ладно, — говорю я. — Положим, чувак, я открыл твой коричневый конверт.
— Нет, мистер Джонсон, — раздраженно говорит Палакон. — Пожалуйста, встаньте и пройдите на кухню.
— Ни фига себе! — восклицаю я, впечатленный его напором.
— Я хочу, чтобы вы взяли этот конверт с собой, когда отправитесь в Лондон искать Джейми Филдс, — продолжает Палакон. — Мы зарезервировали вам каюту первого класса на теплоходе «Королева Елизавета II». Он отплывает из Нью-Йорка сегодня в четыре часа дня. Ваши билеты — в том самом коричневом конверте, который лежит на столе в кухне, кроме того, там…
— Подожди-ка минутку, — говорю я. — Притормози.
— Да? — вежливо переспрашивает Палакон.
Я долго молчу, придумывая, что бы мне сказать, и наконец брякаю:
— Ты мог бы по крайней мере отправить меня гребаным «конкордом».
— Мы зарезервировали вам каюту первого класса на «Королеве Елизавете II», — нимало не смутившись, повторяет Палакон. — Судно отплывает из Нью-Йорка сегодня в четыре часа дня. Машина заедет за вами в полвторого. Ваши билеты в коричневом конверте вместе с десятью тысячами долларов наличными на, эээ, дорожные расходы…
— Квитанции сохранять?
— Совершенно необязательно, мистер Джонсон.
— Зашибись.
— Я свяжусь с вами на борту судна. И не забудьте взять коричневый конверт. Это крайне важно.
— Почему? — спрашиваю я.
— Потому что он содержит все, что может вам понадобиться.
— Мне нравятся такие конверты, — констатирую я.
— Спасибо.
— Палакон, как ты узнал, что я смогу поехать сегодня?
— Я прочел заметку в «News», — отвечает он. — И сделал выводы.
— Палакон…
— Ах да, — говорит Палакон перед тем, как повесить трубку, — шляпку тоже возьмите с собой.
После некоторой паузы я спрашиваю:
— Какую шляпку?
— Вам известно какую. И он вешает трубку.
1
— У тебя есть способности, — говорит Джейми.
В моем флэшбеке мы сидим в общей комнате в Кэмдене, одна бутылка пива «Molson» на двоих, темные очки на глазах, взгляд тусклый, между нами на столе лежит очищенный, но нетронутый апельсин, и мы уже прочитали наши гороскопы, на мне футболка с надписью «ЕСЛИ ТЫ ЕЩЕ НЕ УДОЛБАН, САМОЕ ВРЕМЯ НАЧАТЬ», и я жду, пока высохнет мое мокрое белье, а она то играет с карандашом, то нюхает таиландскую орхидею, посланную ей каким-то тайным воздыхателем, и какой-то попсовый хеви-метал — то ли Whitesnake, то ли Glass Tiger — доносится непонятно откуда, выводя нас из себя, и ее дилер не приедет до следующего вторника, поэтому мы практически не реагировали ни на что происходившее вокруг, а небо начинало хмуриться прямо у нас на глазах.
Мы сидели в общей комнате и говорили о том, как измельчали все вокруг, обсуждали романы, которые у нас были со всеми этими мелкими людишками, а затем Джейми заметила то ли особо ненавистное лицо, то ли бывшего любовника (как правило, эти две категории полностью совпадали), наклонилась ко мне и поцеловала, даже прежде чем я успел вымолвить: «Что за дела?» Парень — по-моему, его звали Митчелл — прошел мимо. Ей было мало того, что мы уже трахались недели две — ей нужно было, чтобы все кругом знали об этом.
— Ну и умотался я прошлой ночью, — зеваю я и потягиваюсь.
— Ты был просто великолепен, — говорит она.
— Постригись, — бурчу я в сторону какого-то типа с «конским хвостом», прошмыгнувшего мимо, а Джейми заметила за окном садовника, подстригающего куст роз, и кокетливо облизнула губы.
Ее длинные ногти всегда были покрыты белым лаком, и она обычно начинала предложение со слов «Вопреки общераспространенному мнению…». Она презирала мужчин в бейсболках, но сама носила бейсболку, когда ей казалось, что ее волосы плохо выглядят или ей не хотелось их мыть с похмелья. Остальные излюбленные ее пунктики по поводу мужчин были легко предсказуемыми: она терпеть не могла, когда кто-то изображал из себя негра, пятна мочи или спермы на трусах в обтяжку (разновидность мужского нижнего белья, которую она ненавидела), плохо выбритые щеки, когда оставляют засос, когда ходят повсюду с книгами под мышкой («Это Кэмден, черт побери, а не Йейль», — возмущалась она). Она не питала ни малейшего почтения к презервативам, но твердо знала, у кого из парней в колледже есть герпес, а у кого — нет (эту информацию она получала от влюбленной в нее медсестры-лесбиянки в студенческой поликлинике), так что все это была одна сплошная показуха. Шекспир «раздражал» ее.