Главная ошибка Ельцина
Шрифт:
Я уже писал об Андрее Бабицком. Может быть, стоит еще привести несколько фрагментов из его рассказа о том, что с ним происходило в Чечне после его задержания, в частности о печально известном "фильтрационном пункте" в Чернокозове, где он находился до своего "обмена" на будто бы пленных российских солдат. Вот что он рассказывал своему коллеге Петру Вайлю по телефону вскоре после возвращения домой в Москву 29 февраля:
– - На мой взгляд, там, в Чернокозове, самый настоящий концлагерь -- это то, что называется фильтрационным пунктом. Там бьют чеченцев... При мне там содержалось порядка 130 человек. Это 18 камер, бьют людей с утра до вечера, причем не только бьют, но и пытают... Применяют разнообразные пытки -- их перечисление заняло бы очень значительное время...
– -
– - Именно потому, что выяснилось, что я журналист, а для них, это, видимо, был либо редкий, либо первый такой гость, поэтому, меня просто "прописали" и практически на третий день перевели в "блатную" камеру, где обычно содержатся проштрафившиеся российские военнослужащие, которых не бьют, и которым как-то помогают, и фактически для меня этот срок в сравнении со всеми, кто там постоянно находился, был достаточно вольготным, хотя даже по условиям, насколько я понимаю, обычной российской тюрьмы, эти условия вольготными назвать нельзя. Представьте себе, это камера-одиночка, мы меряли ее с моим сокамерником спичками -- метр восемьдесят на метр, и когда нам бросили третьего человека, то мы спать фактически не могли, потому что места не было. Тем не менее, все равно, я могу сказать, что я находился в достаточно комфортных условиях. Остальные чеченцы первое время, пока я находился в Чернокозове, подвергались истязаниям и пыткам... Кормят там один -- два раза в день. Два раза -- когда не забывает обслуга, один раз, когда она выпивает вместе с местной охраной. Очень большая проблема, -- это то, что называется "оправкой". В туалет в лучшем случае можно выйти раз в сутки, в худшем случае -- в сутки с половиной и двое суток. Это иногда превращается в чудовищное мучение. Кроме того, практикуется просто элементарное издевательство, когда охрана ходит от камеры к камере и задает самые разные вопросы или заставляет выполнять действительно унизительные для людей указания. Но об унижении никто не думает -- все думают о том, чтобы не пытали. Это нужно иметь в виду, потому что первые три дня, пока я там находился, пытки носили совершенно беспрецедентный характер, беспрецедентный в моем представлении, потому что никогда таких чудовищных истязаний над человеческой плотью я не видел. И никогда я не слышал таких кошмарных выражений боли, таких криков, которые выражали эту боль...
Свой рассказ Андрей Бабицкий продолжил на пресс-конференции на следующий день. Он повторил данную им накануне характеристику "фильтрационного пункта" в Чернокозове, добавив, что это вообще своего рода модель тех порядков, которые пытаются установить во всей Чечне:
– - ...По сути дела, Чернокозово это концентрационный лагерь, того типа, о котором мы знаем и по фильмам про Великую Отечественную войну и по литературе о сталинских лагерях. Это такой механизм истязания тех, кто попадает туда. Я провел там фактически две недели -- с 16 января по 2 февраля, -- и из тех, кого называют боевиками, в этом изоляторе фактически нет никого. Туда людей просто гребенкой собирают по улицам, из чеченских сел и городов. И этих людей ломают, бьют, пытают, запугивают. Я не знаю, для чего это делается. Надо сказать, что сейчас в Чечне создается очень успешно модель полицейского управления государством. И там, в Чечне, полный, на мой взгляд, бардак, но, тем не менее, полицейская модель работает. Она полностью держится на страхе. Не так важно, эффективны ли те или иные гражданские службы -- важно, чтобы работал именно аппарат подавления...
Западу неприятно на это смотреть
Запад так и не смог оказать какое-то существенное умиротворяющее, образумливающее влияние на действия московских властей в Чечне. Более того, по-видимому, и не очень хотел, по возможности брезгливо сторонился. Да, рядовые граждане, общественные деятели, журналисты -- те не уставали протестовать, обличать, а вот так называемые "официальные лица", от которых, конечно, зависело гораздо больше... Они, разумеется, тоже критиковали Москву, но предпринять какие-то решительные действия, которые заставили бы ее остановиться, одуматься, -- на это они так и не отважились.
Характерный случай произошел осенью 2007 года в Брюсселе. 2 октября в здании Европарламента открылась фотовыставка "Геноцид в Чечне". На ней были представлены 300 снимков, сделанных известными фотожурналистами и показывающих зверства российских военных в этой республике, их чудовищные преступления перед мирным населением. Перед зрителем предстали останки людей, погибших под бомбами (которые таким способом "утилизировали"), расстрелянных при "зачистках", замученных в "фильтрационных пунктах", то бишь в концлагерях...
По словам тех, кто успел посмотреть фотографии, они были потрясены.
Однако снимки провисели на стендах лишь несколько часов, после чего выставку поспешно закрыли: показывать такое... Европарламентарии решили поберечь свою психику, свои нервы...
Надо сказать, перед открытием выставка уже прошла своеобразную цензуру: сорок четыре снимка, на которые, по мнению "цензоров"-администраторов, вообще невозможно было смотреть без содрогания, закрыли листами черной бумаги. Однако затем, как видим, к этой же категории, были отнесены и все остальные фотографии.
Когда выставку демонтировали, настырные журналисты, не сумевшие вовремя взглянуть на экспонаты, пытались увидеть фотографии, переснять хотя бы некоторые из них, однако бдительные охранники, видимо, получившие соответствующие инструкции, запрещали им это делать, поворачивали фотографии тыльной стороной к фото- и телекамерам.
– - Нельзя смотреть! Запрещено!
– - угрюмо твердили они.
В этом инциденте, как в капле воды, отразилось истинное отношение Запада (западных властей) к тому, что происходит в Чечне: мы, конечно, против, но... в конце концов, разбирайтесь там сами, не впутывайте нас в вашу грязь, не заставляйте нас вместе с чеченцами переживать те злодейства, которые вы там творите!
Ельцин на пенсии
Уже в марте о Ельцине почти ничего не стало слышно (разве что в один из дней мелькнул на модном спектакле). А ведь начал он свою пенсионную жизнь весьма бурно -- "знаковой" поездкой в Святую землю на православное Рождество.
Это был вояж не пенсионера, а как бы все еще президента, хотя формально президентский срок Ельцина к тому времени уже неделю как закончился. Огромная, в полтораста человек, свита, почти президентский протокол (некоторые изъятия из него мог заметить разве что наметанный глаз специалиста), почести, полагающиеся лишь первому лицу, небывалый ажиотаж среди журналистов... Прилетел Ельцин на президентском самолете, привез с собой президентский автомобиль, прочую "кремлевскую" технику (за исключением разве что "ядерного чемоданчика")...
Главное же -- собственное тогдашнее самоощущение Ельцина. Было такое чувство, что он как бы запамятовал, что произошло с ним 31 декабря, воспринимает свое отречение от престола как некий сон, который уже почти развеялся. Только так можно было истолковать его тогдашние реплики: "На Святой земле чувствую себя, как святой!", "Я еще в отставке не побывал. Имейте в виду -- я еще святой президент!" Или утверждение, сделанное на встрече с Арафатом: дескать, все, что происходит в России, -- в его, Ельцина, руках; Путин у него под контролем, и выбирал он его из двадцати человек (откуда взялись эти двадцать, одному Богу известно).
После этого поползли слухи, что Ельцин в самом деле по-прежнему остается президентом: ведь указа о его уходе с высокого поста и о назначении Путина исполняющим обязанности никто не видел. А вся эта предновогодняя процедура передачи власти -- всего лишь спектакль, преследующий какие-то тайные политические цели.
В окружении Путина такой поворот событий, по-видимому, произвел переполох: что-то еще "отчебучит" "дедушка"? Надо полагать, было решено как-то укротить выплески его остаточной энергии. Этому, по всей вероятности, и были в основном посвящены разговоры Владимира Владимировича с Борисом Николаевичем после возвращения последнего из Святой земли на грешную российскую.