Главная улица
Шрифт:
Она переставляла поднос с места на место, примерялась, как его лучше расположить. Потом покачала головой. Она деловито раздвинула рабочий столик, поставила его в нише трехстворчатого окна, опять разгладила скатерть, немного передвинула поднос. «Когда-нибудь потом куплю чайный столик красного дерева», — с удовольствием подумала она.
Она принесла две чашки и две тарелочки. Для себя поставила стул с прямой спинкой, а для гостя — удобное большое кресло, которое с трудом подтащила к столу.
Наконец всевозможные приготовления были закончены. Она села и начала ждать. Прислушивалась к звонку у двери, к телефону. Ее жажда деятельности была утолена. Руки
Наверное, Вайда Шервин услышит ее призыв.
Кэрол выглянула в окно. Снег сдувало с крыши Хоулендов, и он лился на землю, как вода из шланга. Широкие дворы на другой стороне улицы помутнели от вихрящегося снега. Черные деревья ежились от холода. Дорога была изрезана обледенелыми колеями.
Кэрол взглянула на второй прибор на столе. Взглянула на кресло — такое пустое.
Чай остыл. Понурившись, она окунула в чайник кончик пальца. Да, совсем холодный! Не стоило больше ждать.
Чашка напротив нее блестела холодной пустотой.
Просто нелепо ждать еще. Она налила себе чаю. Потом сидела и смотрела на него. Что такое она хотела сделать? Ах, да, как глупо, конечно же, взять кусок сахару!
Ей не хотелось пить этот мерзкий чай.
Она вскочила, бросилась на диван и заплакала.
Она снова задумалась, серьезнее, чем ей случалось за последние недели. Снова взвесила свое решение переделать город, разбудить, «реформировать» его. Перед нею волки, а не овцы? Ну и что ж? Они сожрут ее еще скорее, если она будет трусить. Биться или быть съеденной! Легче переделать город, чем умиротворить его. Она не могла принять взгляды этих людей. В них не было ничего, кроме умственного убожества, кроме болота предрассудков и страхов. Она должна переделать этих людей на свой лад. Она, конечно, не Венсан де Поль, чтобы направлять и перевоспитывать народ, но это ничего. Стоит хоть чуточку поколебать их недоверие ко всякой красоте, и это будет началом конца. Посеянное зерно может прорасти и когда-нибудь своими окрепшими корнями расколоть стену их посредственности. Если она не может, как ей хотелось, сделать это большое дело весело, с гордо поднятой головой, это еще не значит, что она должна удовлетвориться ничтожеством захолустья. Она все-таки посадит хоть одно зерно в глухую стену.
Права ли она? Верно ли, что этот городок, который для трех с лишним тысяч жителей служит центром вселенной, всего лишь глухая стена? Разве, вернувшись из Лак-ки-Мер, она не почувствовал сердечности в их приветствиях? Да нет же! Все десять тысяч таких Гофер-Прери не держат монополии на приветствия и дружеские рукопожатия. Дружба Сэма Кларка не вернее дружбы тех девушек-библиотекарш, которых она знавала в Сент — Поле, или ее знакомых в Чикаго. И при этом у них еще было много такого, чего при всем его самодовольстве не хватало Гофер-Прери, — мира веселья и приключений, музыки и монументальной бронзы, воспоминаний о туманных тропических островах, и парижских ночах, и стенах Багдада; мира социальной справедливости и бога, который возвещал свою волю не в корявых гимнах.
Одно зерно! Какое — это все равно. Всякое знание и свобода едины. Но она так долго откладывала поиски зерна! Не может ли она предпринять что-нибудь с этим Танатопсис-клубом? Или, может быть, ей удастся сделать свой дом настолько притягательным, чтобы таким путем добиться влияния? Она научит Кенникота любить поэзию. Да, вот это-начало! Она так ясно представила себе, как они у камина (у несуществующего камина!) склоняются над большими, прекрасными страницами, что угнетавшие ее призраки быстро
За ужином им обеим было весело. Кэрол сидела в столовой, в черном атласном платье с золотой отделкой. Би, в синей блузке и переднике, была на кухне. Но дверь была открыта, и Кэрол спрашивала:
— Вы не видели в витрине у Даля уток?
А Би отвечала нараспев:
— Не-ет, мэм!.. А уж повеселилась я сегодня! У Тины был кофе с «кнекебредом», и пришел ее ухажер, и мы хохотали до упаду. Он говорил, что он президент, а меня сделает финляндской королевой. А я воткнула перо в волосы и кричу, что ухожу на войну… Вот потеха-то была, и не сказать!
Когда Кэрол вновь присела к роялю, она думала уже не о своем муже, а об отшельнике и книгочее Гае Поллоке. Ей хотелось, чтобы Поллок зашел к ней.
«Если бы его поцеловала девушка, он, наверное, вылез бы из своей скорлупы и стал больше похож на живого человека! Будь Уил так начитан, как Гай, или Гай так деятелен, как Уил, я думаю, я могла бы примириться даже с Гофер-Прери.
Уила так трудно опекать! А к Гаю я могла бы относиться по-матерински. Неужели мне нужно именно опекать кого-нибудь — мужчину, ребенка или город? Я действительно хочу ребенка. Когда-нибудь! Но обречь его на то, чтобы здесь прошли его детские годы, когда он так восприимчив к окружающему…
Итак, в постель!
Неужели я нашла свою настоящую сферу — в Би и кухонной болтовне?
О, мне не хватает тебя, Уил! Но все-таки как приятно ворочаться в постели, сколько захочешь, не боясь разбудить тебя!
Неужели я действительно замужняя женщина, устроенная в жизни раз и навсегда? Сегодня я чувствую себя такой незамужней, такой свободной! Подумать только, что была такая миссис Кенникот, которая беспокоилась о судьбе города, называемого Гофер-Прери, когда, кроме него, есть еще целый мир!
Уил, конечно, полюбит поэзию…»
Мрачный февральский день. Тучи, словно вытесанные из тяжелых бревен, придавили землю; снежные хлопья нерешительно падают на истоптанные пустыри. Сумрак, не скрывающий угловатых очертаний. Линии крыш и тротуаров резки и неуклонны.
Кенникота нет уже второй день.
В доме страшно, и Кэрол убежала погулять. Было тридцать ниже нуля — слишком холодно, чтобы испытывать удовольствие. В открытых местах между домами на нее набрасывался ветер. Он колол, кусал за нос и уши, драл щеки, и она перебегала от одного прикрытия к другому, переводя дух под защитой какого-нибудь сарая или щита для реклам с измазанными клеем обрывками зеленых и красных объявлений.
Дубовая роща в конце улицы наводила на мысль об индейцах, охоте, лыжах, и Кэрол, миновав коттеджи, заваленные вдоль стен землей, выбралась за черту города, к ферме на низком холме, покрытом сугробами жесткого снега. В свободной нутриевой шубке и котиковой шапочке, с девственно свежими щеками, не изборожденными морщинами мелких провинциальных страстей, она казалась здесь, на этом унылом пригорке, так же неуместна, как красная птичка-кардинал на глыбе льда. Она поглядела вниз, на Гофер-Прери. Снег лежал сплошной пеленой от самых улиц до всепоглощающей прерии позади, и казалось, что во всем городе негде укрыться от непогоды. Дома были просто черными пятнами на белой равнине. Душа Кэрол содрогалась от этого пустынного безмолвия, а тело — от порывов ветра.