Глаз Лобенгулы
Шрифт:
Картинка, возможно, покажется кому-то удручающей, но, увы, так оно всё и было. Мой дядя, воспитанный как истинный советский человек в духе атеизма, еще минут десять отбивал земные поклоны и истово славил Всевышнего, выудив из недр памяти все молитвы, когда-либо слышанные. И, признаться, в душе я с ним был солидарен, ведь можно всю жизнь задирать нос перед Небесами, но, когда прижмет, непременно запоешь: «Аллилуйя!»
Чтобы войти в саму Бейру — шумную, грязную, пропахшую мазутом и рыбой, но такую долгожданную! — мы потратили почти все оставшиеся у нас к тому времени деньги. Очень уж хотелось выглядеть в глазах туземцев прилично и достойно, как и полагается представителям двух великих держав — России и «Франции». Потуги наши, конечно, были шиты белыми нитками, но даже таких босяков (никто ведь не знал, что на руках у этих «босяков» три алмаза, самый большой из которых, «Глаз Лобенгулы», потянул, кстати, впоследствии аж на 289 карат!) портовое сообщество тем не менее милостиво приняло в свои ряды. Вот благодаря этим безвестным труженикам моря мы с дядей вскоре и смогли двинуться дальше — к берегам почти забывшей нас, но не забытой нами Родины.
Удачно устроившись на корейский лесовоз вместо сраженного лихорадкой кока, я уговорил капитана взять на борт и дядю, кормить и поить которого обязался за свой счет. Капитан долго ворчал и злобно щурил свои азиатские глазки, но согласие всё же дал. Правда, лишь в ответ на мое клятвенное заверение, что дядя сойдет с борта лесовоза в Египте. А что мне оставалось делать? Я рассудил так: во-первых, Египет — это почти Европа, а во-вторых, там наверняка спокойнее, чем в объятом войной Мозамбике.
Наконец, после нескольких дней суматошной погрузки, настал час отплытия. Тяжело осевшее под грузом древесины судно «Амчита-Инко», исторгнув прощальный душераздирающий звук сирены, отчалило от берега, и только тогда я осознал, что у меня не столько начинается возвращение домой, сколько подводится черта под очень значимым отрезком жизни. Пусть он был невелик, чуть менее двух месяцев, зато за эти незабываемые сорок девять дней я побывал и в раю, и в аду. Любил и был любим. Убивал и умирал. Страдал и побеждал…
Судорожно сжимая ржавый трос леера, я не мог оторвать взгляда от медленно удаляющегося сумеречного берега и даже не сразу заметил, что по щекам текут слезы. Слезы радости и скорби одновременно. А потом в памяти вдруг всплыли слова Мунги о проклятии, наложенном королем кафров на «Глаз Лобенгулы», и на душе стало тревожно: как-то приживется алмаз в России? И приживется ли?…