Глаза колдуна

Хан Ксения

Он выходит из-за стойки, снимает с ближайшего стола перевернутый вверх ногами стул на кривых ножках и ставит перед Серласом.

– Итак, – говорит он, не сводя с Серласа прямого изучающего взгляда, – сначала расскажи нам, кто ты такой и что, черт возьми, за ребенка ты сюда притащил?

#II. Человек из ниоткуда

Серлас мог бы соврать. Он даже придумал, что именно скажет на расспросы жителей встречных деревень и городов, если попадет в неприятности, подобные этой.

Но сейчас, когда ночь уже так сильна, а он так слаб, когда долгая дорога выбила из него все возможные разумные и неразумные мысли, Серлас не может придумывать и хитрить.

Он скажет всю правду – не оттого, что в нем остались жалкие крохи благодетели и порядочности, что могут спасти бессмертную душу. Нет, он разуверился в высших силах, готовых спасать невинные жизни покорных своих слуг. Никто не спас Нессу, никто не защитил Клементину.

Он скажет правду, потому что неимоверно и жестоко устал, чтобы тащить на себе еще груз треклятой лжи. Еще днем Серлас готов был городить любую чушь, чтобы его приняли и обогрели в чужом жилище, приютили маленького ребенка на руках у бездомного мужчины. Это было на выходе из Трали. Сейчас ночь, и ему, честно говоря, плевать, каким чудаком и чужаком его воспримут местные жители.

– Я пришел из Трали, – повторяет Серлас уже знакомую троим слушателям фразу. – Прошлой ночью жители Трали убили женщину. Вы узнаете это весьма скоро, скорее, чем мне бы хотелось. Ее звали… – он запинается, скрипит зубами от усердия: назови ее, назови ее имя! – но получается только слабый выдох. – Неважно, как ее звали. Горожане посчитали ее ведьмой и сожгли на костре.

Серлас не внемлет испуганному перешептыванию двух молодых людей. Хозяин паба, что представился Сайомоном, смотрит на пришедшего чужака, не мигая, не выказывая лишних эмоций. Только сжимает руками деревянную спинку кривобокого стула.

– Я был мужем той женщины, а теперь я вдовец, – продолжает Серлас. Слова крошатся на выдохе, звуки дробятся о зубы, и признания вытягивают из него все остатки былых сил. Их и так была самая малость.

– А ребенок? – тихо спрашивает Сайомон, кивая на дитя. – Твой?

Серлас поднимает к нему глаза и медленно, борясь с тяжелеющими веками, кивает.

– Это мой сын.

Хозяин паба вздыхает, прерывается нервный шепот молодых людей. Один из них делает шаг вперед, с вызовом смотрит на чужака. Серлас прижимает Клементину к груди и думает, что правда будет ему проклятьем. Не спасала раньше, не спасет и теперь.

– Муж ведьмы и сам нечист! – запальчиво шепчет молодой юноша. Второй только кивает, но вид у него смиреннее, чем у первого. Они похожи на братьев, сыновей одного отца, или кузенов, – и оба хотят казаться взрослее, чем есть.

Серлас окидывает одного за другим внимательным цепким взглядом. Сильные, заносчивые, нетерпеливые. Ему не справиться с ними, даже будь он отдохнувшим и сытым. Клементина, завернутая в шерстяной платок, не даст ему развернуться в драке, если

та начнется.

Серлас делает шаг назад, упираясь спиной в дубовую дверь.

– Я сказал, что ее считали ведьмой, – настойчиво говорит он. – Я не сказал, что она таковой была. Горожане решили, что жительница окраины виновна в засухе. А мы всего лишь хотели жить спокойно.

– Кто ж поверит тебе? – сплевывает молодой человек, смахивая с лица темную прядь. На его скулах уже пробилась жесткая щетина, у второго же над верхней губой едва занимается мягкий пушок. Серласу на одно мгновение кажется, что это братья Конноли, воплотившись в двух жителях Фенита, настигли его и здесь. Секунды хватает, чтобы все его тело сковал ледяной холод страха.

– Спокойно, Бернард, – осаживает его Сайомон. – Дай человеку сказать свое слово.

Он кивает Серласу и – удивительно! – предлагает сесть. Молча указывает рукой на стул перед собой, ставит на стол кружку. Он спокоен и рассудителен, а в его движениях сквозит уверенность в своих силах и мыслях. Серлас не знает, позволительно ли ему сесть здесь и оправдать свой ночной визит, но усталость подкашивает ноги, наваждение, что является ему в лицах этих двух молодчиков, уже кажется сном наяву. Разве можно бороться с собой, когда предлагают сесть?

Серлас опускается на стул и осторожно касается грязными пальцами холодного края кружки. Сайомон хмыкает, берет со стойки бочонок и льет, щедро наливает чужаку грязно-коричневого пойла до самых краев.

– Пей, Серлас из Трали, – говорит Сайомон. – Мы в Фените не изгоняем всякого гостя за слухи. Правда, Бернард?

– Да ты из ума выжил, Далей, – выдыхает юноша, которого назвали Бернардом. – А вдруг этот ведьмин муж притащил сюда холеру в платке? Неприятности здесь никому не нужны, пусть уходит!

– Остынь, – коротко бросает Сайомон. Серлас молча наблюдает за их перепалкой и даже не думает встревать. Добрые люди приютят его здесь? Хорошо. Добрые люди выкинут его под лунный свет? Пусть. Погонят ли его прочь из Фенита или же дадут кров на одну эту ночь – ему, кажется, теперь все равно.

– Но Сайомон, старик… – начинает второй.

– Это мой паб, мальцы, – отрезает Сайомон. – И я устанавливаю в нем правила. Мы не гоним людей за пустые слухи. А этому человеку и его ребенку нужна всего ночь покоя.

Они встречаются взглядами – Серлас и Сайомон. Серлас едва заметно кивает.

– Спасибо, – говорит он на выдохе, прежде чем устало прикрыть глаза и опустить голову на скрещенные руки, насколько ему позволяет это сделать перевязь из платка, удерживающая Клементину. – Это дитя никому не причинит вреда. Он совсем младенец.

Словно поняв, что говорят про нее, Клементина просыпается и начинает возиться в неудобном тугом узле. В пабе жарко, застоявшийся спертый воздух мешает дышать как следует, а пары алкоголя витают в нем, как кучевые облака. Девочка часто дышит и подает слабый голос.