Глаза ворона
Шрифт:
Но что такое эта пресловутая Мингарская школа? Определенное место на карте, подобное Скаврову заведению? Или просто название техники боя? И кто тот загадочный «адепт», который, возможно, смог бы ответить на многие вопросы? Ведь расспросить Скавра теперь было для Кая невозможно: он не смел уменьшить свою ценность в глазах мясника, распоряжающегося его жизнью и смертью…
Тонкая полоска света под дверью побледнела и погасла, когда заключенный, измученный бесплодными размышлениями, наконец заснул. Он уже давно не видел снов: с тех пор как спустился в сопровождении Мастера с башни Висельников. Каждый раз, когда Кай засыпал, будто тяжелое черное крыло простиралось над ним и поднималось, только когда он открывал глаза поутру. Поначалу
Поэтому, когда на лицо и обнаженные руки Кая упали первые холодные капли, он вздрогнул и открыл глаза, уверенный, что проснулся. В карцере было темно, как в бочке. Даже из-под двери не просачивался свет — снаружи по-прежнему царила ночь. Он лежал навзничь на спине — единственное положение, которое позволяли ему колодки. Его лицо и одежда постепенно намокали от капающей с потолка воды. Кай провел ладонью по щеке и поднес пальцы ко рту: они были солеными на вкус.
Даже его нечеловеческому зрению нужна была хоть какая-то толика света, чтобы видеть. И она появилась. Над головой узника медленно разливалось серебристое сияние. Впервые за эти трое суток увиденные им трещины на потолке пошли волнами и скрылись под быстро прибывающей водой, покрывшей осыпающуюся штукатурку. Почему-то только редкие капли срывались вниз. Остальная водяная масса нависла над Каем, поверхность ее дышала, медленно вздымаясь и опадая. За ней открылась глубина, которую едва пробивали рассеянные лучи откуда-то сверху идущего света: наверное, над Церруканом стояла луна. Кай будто бы лежал на морском дне и смотрел вверх. «Вот только в Церрукане не было моря. Или оно пришло за мной?»
Внезапно, с головокружительной быстротой, все перевернулось. Теперь водная поверхность была подним, пронзительно синяя в ярком солнечном свете и покрытая мелкими волнами, будто жатый шелк. То тут, то там вскипали белые гребешки: кружево, украшающее платье морской богини. Море убегало прочь под Каем — быстро, бесшумно. Он стремительно несся над водой, наслаждаясь полетом и скоростью движения, не чувствуя веса своего тела. По волнам внизу неслась за ним чья-то тень: огромная, крылатая… как наполнявшая его чистая радость. Кай обернулся, но вокруг никого и ничего не было, кроме уходящей в бесконечность шелковой глади моря. И он понял: это его собственнаятень…
Это осознание будто что-то надломило в нем, и он начал падать. Волны приближались, вырастая в размере, пока он наконец не взрезал их полотно, словно камень, уходя на глубину. Чисто инстинктивно он успел задержать дыхание и теперь быстро погружался, минуя прозрачные сгустки медуз и распугивая стайки рыб. Но теперь он был не один. Внизу, под собой, он различал какое-то бледное пятно, удаляющееся от него так же быстро, как он следовал за ним, — ниже и ниже. Проблеск знакомого лица в толпе, взгляд вполуоборот через плечо, нерасслышанный оклик — вот что это было. И Кай преследовал белесый силуэт, скользя все глубже и глубже во мрак, пока вдруг не пришло понимание: если он сейчас не повернет обратно, будет поздно, ему не хватит дыхания.
И вместе с тем пловец твердо знал, как это знают только во сне, что это — сон. А значит, он по-настоящему свободен: он вне воли Мастера здесь, где возможно все! И Кай устремился вниз, преодолевая животный инстинкт самосохранения, тяжелый, как давление глубины; выталкивая из горящих легких последние остатки воздуха и вдыхая незабвенный запах синего шелка, холодного и скользкого, заполняющего горло, отнимающего способность дышать, причиняющего боль… Как этот синий взгляд…
Из груди Кая вырвался крик. Задыхаясь и кашляя, он забился на каменном полу. Ноги его по-прежнему крепко держали колодки. Спертый воздух карцера показался ему сладостно свежим: вероятно, во сне он действительно надолго задержал дыхание. Одежда Кая промокла насквозь, он дрожал от холода. Приближалась осень, и, несмотря на дневную жару, ночи в Церрукане становились холоднее и холоднее. Кай скинул с себя мокрую тунику — она только холодила тело — и попробовал пальцы на вкус. Соль. Наверное, он здорово вспотел, несмотря на холод.
Заключенный принялся активно двигаться, насколько ему позволяло его неудобное положение. Он старался разогнать кровь и хоть немного согреться, чтобы унялась дрожь. Но мысли его были далеко от физического неудобства, которое испытывало тело. Память причудливо связала сон с давним бредовым видением, пережитым им на башне Висельников. В нем он тоже погружался под воду, пока не увидел Юлию Доротею, которая казалась мертвой, но на самом деле была живой… Мысли о чародейке из ОЗ заставили теперь Кая припомнить свой разговор с озиатом-Вишней во время перерыва между тренировками, дня четыре назад.
Выбившиеся из сил новобранцы развалились в тени галереи. Кай присел рядом с парнем, бледная кожа которого на открытых местах покрылась алыми пятнами от солнечных ожогов, гармонируя с диким цветом волос. Начав издалека, Слепой невинно поинтересовался, каким образом гражданина Объединенной Зеландии занесло в Церрукан, да еще угораздило угодить в рабство. Судя по тому, какое внимание привлекала прическа Вишни, к такому зрелищу ни местные, ни заморские гладиаторы не были привычны.
Обнажив в улыбке удивительно ровные, белые зубы, озиат поведал:
— Да вот, хотелось приключений, и нашел их на свою задницу. — Убедившись, что в лице слушателя выражается неподдельный интерес, Вишня огляделся и немного понизил голос: некоторые гладиаторы понимали тан. — Папаша мой меня вконец допек. Он лесом торгует, по-крупному, во все приморские города продает корабельную сосну. Я — единственный отпрыск. Ну, предки, ясен пень, лелеяли надежду, что я пойду по папиным стопам. За меня, считай, это решили, пока я еще в колыбельке агукал. А я, как подумаю о том, что патер мой, из древесины которого строятся лучшие каравеллы от Кватермины до Лисса, никогда не ступал на палубу корабля… Да что там! У него морская болезнь! Тоска берет зеленая. Просиживать штаны в конторе, сводить дебет с кредитом — это не по мне. Но попробуй им об этом скажи! «Лишу наследства, лишу наследства!» — изобразил Вишня, скривившись, скрипучий старческий голос. — Короче, я рванул когти.
Кай понимающе кивал, хотя, признаться, временами весьма приблизительно догадывался о значении того или иного цветистого выражения. Удивительно все-таки, какая разница между живым и книжным тан! А Вишня, подбодренный видимым сочувствием слушателя, продолжал:
— Ну, пораскинул я мозгами: куда двигать? Побережье — то место, где меня прежде всего принялись бы искать. В Феерианде — ничего интересного, мы с предками и так каждое лето там проводили. А тут прошли слухи, что в Гор-над-Чета назревает заварушка. Ну я и подумал: это знак свыше, брат! От Гор-над-Чета и до Церрукана недалеко, а тут тебе Восток, экзотика, дикое очарование Средневековья!.. В общем, я занял немного из отчего сейфа — так, на карманные расходы, — и отбыл ближайшей лошадью.
Про приключения в Гор-над-Чета я мог бы рассказывать долго, но сберегу твои уши. Скажу только, что городишко произвел на меня незабываемое впечатление. Одна партия пыталась сделать из меня ходячее знамя борцов за демократию, другая — честно старалась просто прикончить. Один раз меня даже чуть не сожгли живьем как колдуна — это меня-то, у которого аура чиста как у младенца! Короче, я решил, что с меня Гор-над-Чета хватит: повеселились, пора и двигать дальше. Мне удалось пристроиться к каравану, и вот — да здравствует благословенный Церрукан, Город Садов!