Глермзойская пустошь
Шрифт:
– Не мнись, Гиз!
– полузаплетающимся языком обратился к нему.
– Чего хотел?
– Ваша милость... Херршер. Я тут тоже разбирал часть вашей добычи… Любопытно да и рук у вас не хватает, я погляжу - все комнаты забиты барахлом. И нашёл я кое-какие бумаги, на которые вам срочно необходимо взглянуть.
Глава 8.4
(какое-то время спустя)
Свет единственного целого фонаря, сохранившегося от прежних хозяев, освещал скудную обстановку комнаты. Я лежал на ветхой тахте
Тусклый свет даже единственного фонаря, стоящего у изголовья, был для меня слишком ярок и нестерпимо жег глаза. Я чувствовал себя отвратительно: горло было будто обожжено, во рту было очень сухо, а язык болел, как будто его терли наждачной бумагой и помочилась кошка. Сердце гулко стучало в груди, как барабан, в который бьют боевым молотом. Голова болела, словно бы кто-то невидимый отрабатывал на ней удары каждый раз, как я на него не смотрю. Лёгкий аромат гари свербил нос.
– Гиз!
– просипел я.
– Гизельхер! Шлиц! Чтоб тебя… Освободил на свою голову… А он меня тут травит… Эй, кто-нибудь!
Рассохшаяся дверь в соседнюю комнату открылась с таким скрипом, будто этот звук взяли из самой тёмной пыточной демонических отродий. Сгорбленный осторожно пробежал по комнате, цокая коготками на лапах по остаткам наборного паркета.
– Выпейте, херршер, легче станет.
– В руках он держал простую глиняную кружку, слепленную будто бы ребёнком и отожжённую у ближайшего костра. Даже дымом пахнет… Или тут от всего дымом пахнет? Зелёное бурлящее нечто внутри не внушало оптимизма. Но то, что было у меня глотке требовалось срочно залить.
Булькающее варево легко скользнуло внутрь, а потом невероятной горечью растеклось по желудку, по венам, по нервам ударила молния, меня выгнуло и согнуло, спазмом вышибло слёзы из глаз. Легкие разрывало и кашляя, я выплюнул треть из выпитого:
– Меня так даже некрарх не пытал… А ты знаешь, что я с ним сделал? Я отрубил его слишком умную голову и утопил в Мёртвой реке. Ты, смотрю, тоже умный, раз решил подшутить надо мной?
– рука потянулась за ножом.
– Сжальтесь! Это всё Струх! Мерзкий предатель сказал что это поставит вас лапы!
– Пойдём и найдём этого недожаренного выродка и прибьём… - я чувствовал себя действительно лучше. Потянулся, под хруст наливающихся кровью мышц, дотянулся когтями рук до верхней балки потолка. На пол свалились повязки, прикрывавшие ожоги, полученные от Кутзича. А хорошо стало. Но Струха Шипа надо найти и наказать, чтобы не шутил так впредь.
На втором его не было, как и Шлица. В одной из комнат на куче добычи валялся Живоглот храпя и распространяя похмельные миазмы. Один из клановых бойцов стоял у гобелена, смотря через дыру в нём в окно, при этом не забывая двумя лапами держать грудинку. Он жевал и его глазки внимательно за чем-то следили. Невольно заинтересовался:
– Что там?
– крыс тут же согнулся, чтобы казаться поменьше.
– Да выпрямись ты уже!
– Да-да, херршер! Интересно смотреть! Бесхвостые бегают, паникуют. Очень! Оччень смешно!
– Паникуют?
– выглянул сам. Действительно, через окно, выходящее этой стороной на площадь, было видно большую часть небольшой городской площади. И по ней, развевая полы курток, пробегали группки почтенных горожан, тряся брюхом. Быстрым шагом, плотной коробочкой в тридцать рыл, прошли настороженные стражники, у которых кирасы ни разу не отразили свет из-за паутины ржавчины. Бедняки серыми тенями, как мыши, пробегали по краю, их едва было видно в наступающем рассвете. В странных балахонах прошла группа горожан, дружно скандируя какой-то лозунг. На моих глазах один из мужчин стянул с себя балахон и начал бить себя плетью-многохвосткой по спине под дружные вопли остальных. Они что, дружно свихнулись? И это под вечер глядя. Я тут конечно недавно, но они не были такими активными. Что на них нашло?
Через окна первого этажа увидел, что по нашему двору бродит толпа каких-то оборванцев и рубят сухие деревья, разбирают клумбы. Вопросов стало больше.
Струх нашёлся на первом этаже подвала, на бывшей кухне, что-то активно варящим. Правда пока я спустился, злость была вытеснена любопытством. Там же, у стола сидел Шлиц. Гизельхер морщился, и держался за голову.
– Кто мне расскажет, во-первых, что творится в городе с утра пораньше? Во-вторых - что за оборванцы лазят по двору? Шлиц! В третьих - что за гадость мы пили вечером?!
Они переглянулись между собой с неприязнью.
– Мелкозубое отродье, начинай - ты же тогда всё заварил!
Шлиц явно что-то хотел сказать в ответ, но сдержался.
– Что заварил?
– Помните ли вы, херршер, как я за вами зашёл с просьбой взглянуть на бумаги?
– Ну да, вчера вечером…
Я вспомнил, как отдыхал после грязи и крови подземелья, сидя в кресле и тянул напиток, а также рассматривал фигурку демигрифа, погрызенную, но всё равно великолепно выполненную, которую вертел в руках.
– Это было не вчера, господин, это было сутки назад. Я подходил после заката тринадцатого числа, а сейчас уже не рассвет, а сумерки четырнадцатого дня, месяца Нойна.
– Ты ничего не путаешь, Шлиц? Я ничего не помню за эти сутки…
– Не удивительно, вы были, прям скажем, не в форме…
– Что ты хочешь этим сказать, Гиз? Говори прямо!
– Вы были пьяны, херршер. Если позволите сравнение - как башмачник.
Я растёр руками кожу на морде. Что-то такое возможно и было. Я вспомнил, что когда подошёл Гиз, то с трудом свёл трёх стоящих передо мной Гизельхеров воедино. Ещё вспомнил, как подумал: “Хм. Бутылке наверное тут будет скучно, надо взять с собой”
– Так, допустим я не всё помню. Ради своих богов, Зигмара, Морра и кто там ещё… Какого демона ты меня звал тогда и что мы обсуждали? Мы же успели что-то обсудить?
– О да, херршер! Я вам показал вот эти бумаги, которые вы вытащили из катакомб.
– Что в них?
– читать на рейкшпиле я мог, пусть и с трудом.
– Это векселя, на предъявителя. И бухгалтерские бумаги.
– Векселя? Что за…
– Это такая ценная бумажка, письменное денежное обязательство, дающее владельцу векселя право на получение определённой в нём суммы в конкретном месте.