Глиняный папуас (сборник)
Шрифт:
Во время урока я все время мысленно спрашивал себя: неужели я мракобес? И почему? Только потому, что поверил Громову. Но это же не от меня зависело, что я поверил. Да и как я мог не поверить? Уж очень он похож на мальчика, про которого читал.
Когда мы вышли вместе с Коровиным из школы, он все время молчал и с жалостью смотрел на меня. Потом я не выдержал, попросил его тихо:
— Слушай, возьми это слово обратно.
— Какое?
— Мракобес.
— Нет, не возьму, — сказал Витька.
— Возьми, пожалуйста, — просил я. —
— А ты осмысли свое поведение и осуди его. Тогда возьму это слово обратно.
— Я не вижу в своем поведении ничего плохого.
— Ну, до завтра, — сказал Витька. — Придет время, ты осудишь.
17
Время шло, а я себя еще не осуждал. Не то, чтобы мне не хотелось осуждать себя, а дело было сложнее. Витька, собственно, добивался, чтобы я осудил не только себя, но и Громова. В этом была его главная цель.
Себя я осудить еще мог, но Громова мне что-то мешало. Не знаю даже, что мешало, не отдаю себе отчет. Я, конечно, понимал, что название «мракобес» относилось не только ко мне, но и к Громову, на которого за что-то рассердился Витька.
До поры до времени я был намерен молчать и выжидать, как пойдут события дальше. Чего-то выжидал и Коровин тоже. Однажды на улице, в присутствии Девяткина и Десяткина он бросил на меня рассеянный взгляд и, сплюнув, небрежно спросил:
— Ну как, осудил или еще не осудил?
— Кого? — притворился я, что не понимаю.
— Известно кого, — ответил Витька. — Не Дарвина же с Ньютоном, а того, кто верит в разные антинаучные факты.
Я промолчал.
Витька еще раз сплюнул.
— Так осудил или не осудил?
— Не осудил.
— Обыватель! — обругал меня Коровин. — Мра-ко-бес.
Оба — Девяткин и Десяткин — загоготали на всю улицу. Даже шедшая мимо старуха оглянулась и посмотрела на меня, незнакомая некрасивая старуха с пустым ведром и авоськой, в которой лежал хлеб и сардельки. И она тоже рассмеялась. Значит, все слышала и поняла.
Я не знал, куда деться от стыда. В горле вдруг пересохло и запершило, защемило под ложечкой. И я пошел, не глядя ни вперед, ни по сторонам. Когда я отошел и потерял их из виду, вдруг внезапный голос, находящийся где-то внутри меня, тихо сказал:
— Ну, и осуди. Подумаешь, что тебе это — трудно, что ли? Скажи Коровину, что ты осознал спою ошибку. И он перестанет называть тебя мракобесом.
Но я не внял совету этого голоса. Потому что мне показалось, что это не я сам себе советую, а Девяткина с Десяткиным или даже та старуха с пустым ведром, которая рассмеялась. Уж не знаю почему, но мне так показалось. И я себя не осудил. Н Громова тоже. Решил немножко обождать, хотя бы неделю. За неделю много воды убежит, и, может, Коровин отстанет.
Прошла неделя, и мне не пришлось себя осуждать. И Громова тоже. События приняли неожиданный оборот. Громов встретил меня в «Доме книги» на Невском и пригласил зайти к себе.
Когда я вошел в квартиру Громовых, там очень вкусно пахло. Мать Громова жарила корюшку. Запах корюшки настроил меня на веселый лад. И на минуту я даже забыл о загадках, связанных с таинственной квартирой Громовых и с мальчиком с другой планеты. Вкусный запах корюшки напоминал о чем-то другом, очень земном и обыкновенном, а не о другой планете, словно вообще не было никаких планет, кроме Земли.
Громов угостил меня корюшкой. И сам тоже съел несколько рыбок с аппетитом. Квартира была большая, но в другие комнаты меня Громов не завел, а только к себе в бывшую детскую.
Когда мы съели корюшку, я вдруг спросил:
— А правда ли, что ты и тот мальчик одно лицо?
— Почти, — сказал тихо Громов.
— То есть как почти? — сказал я. — Одно или не одно? А почти тут ни при чем.
— Почти одно, — сказал так же тихо Громов.
Я посмотрел на него. Лицо у него было серьезное и сосредоточенное на какой-то глубокой и не ясной для меня мысли, как у того мальчика, о котором шла речь.
— Объясни, пожалуйста, — попросил я. — Я не понимаю. Меня Витька мракобесом называет и обывателем.
— За что?
— Все за это. За то, что я поверил тебе на слово. А наука, говорит он, не имеет права никому верить, даже на честное слово.
— Но ты же не наука, — сказал Громов.
— Все равно, я тоже не имею права верить. А я поверил. И за это Витька называет меня обывателем и даже мракобесом!
Громов улыбнулся.
— Ты, видно, очень не хочешь быть обывателем и мракобесом.
— Не хочу, — кивнул я.
— А чего же ты хочешь от меня?
— Хочу, чтобы ты предъявил доказательства и факты.
— Документ, что ли, хочешь от меня получить, что я и есть тот мальчик?
— Не документ. Зачем? — сказал я. — Но хоть что-нибудь. Какой-нибудь пустяк. И я поверю. Я и так верю, но Витька не хочет. А надо, чтобы верили все.
— Скоро все поверят, — сказал Громов.
— Когда? — спросил я.
— Когда мой отец и его сотрудники опубликуют все, что связано с археологической находкой.
— Но ты же не археологическая находка. Ты его сын. И ты не тот мальчик…
— Я почти он.
— Объясни. Ты мне обещал.
— А ты с теорией информации знаком?
— Плохо. У нас в школе не проходят.
— А у нас проходили.
— Где у вас?
— На космическом корабле, а потом на Земле в меловой период, где меня учили вместе с Заикой и Успевающим.
— Так ведь разве это был ты?
— Почти.
«Почти»? Я раньше не придавал никакого значения этому слову, считал его чуть ли не самым последним в русском языке. Но сейчас мне это слово казалось особенным и таинственным, как сам Громов. «Почти»… Это слово соединяло Громова с мальчиком, а через Громова и меня. Необыкновенное это было слово. Но тут я вспомнил о Витьке, а заодно и о Девяткине с Десяткиным, гогочущих на всю улицу, и я спросил Громова: