Глобальные сдвиги и их воздействие на российское общество
Шрифт:
В чем же причина столь драматичного расхождения между расхожим набором социальных прогнозов и реальным развитием событий на планете Земля? Мне кажется, что дело тут именно в упрощенной трактовке процессов глобализаци. Чтобы не быть голословным, процитирую наиболее известное определение "глобальной революции" из первого доклада Римского клуба, посвященного данному феномену: "Глобальная революция не имеет идеологической основы. Она формируется под воздействием геостратегических потрясений, социальных, технологических, культурных и этнических факторов, сочетание которых ведет в неизвестность" (Первая глобальная революция (1-й доклад Римского клуба). М., 1997, с.198.). Мне представляется, что авторы доклада допустили тут серьезный просчет. Происходящая глобальная революция имеет свою идеологическую основу. Более того, ее главный движитель, а также источники многочисленных проблем и срывов находятся именно в области мировоззрения.
К
Частично реализуясь, грандиозный замысел сталкивается, однако, со все более неразрешимыми трудностями (прежде всего из-за фундаментальной культурной неоднородности мира, резкого экономического неравенства на планете) и, кажется, достиг каких-то качественных пределов, претерпевая одновременно серьезную трансформацию. Например, система демократического управления обществом, распространяясь по планете, не только в ряде регионов существенно меняет свой облик, но и заметно модифицирует внутреннее содержание. Рождая, в частности, такие химеры, как "управляемая демократия", либо откровенная симуляция парламентских форм политического устройства общества, иной раз прямо сосуществующих с достаточно выраженным авторитаризмом (преимущественно в странах Третьего мира или на постсоветском пространстве). Не менее симптоматично распространение квазидемократии "акционерных обществ", то есть организаций (необязательно экономических), принимающих решения по принципу "один доллар — один голос". Наряду с данными формами мутации политических институтов все отчетливее проявляется еще один тип перестройки механизмов публичной политики. Вместе с признанной системой выборных органов власти, параллельно ей все активнее действует многоярусная сеть подотчетных гораздо более узкому кругу лиц (нежели при представительной демократии) разнообразных неправительственных институтов и организаций. Серьезно разнясь по своим возможностям и уровню влияния на социальные процессы (подчас весьма эффективного), они в совокупности формируют собственную достаточно противоречивую и не всегда простую для понимания, но все более ощутимую систему контроля над обществом.
История ХХ века — это также ряд событий, последовательно разводящих модернизацию мира и экспансию христианской культуры, лежащую в ее основе, усиление их взаимного отчуждения. Христианская цивилизация, становясь глобальной, вмещала и объединяла все более многочисленные, разнообразные культурные и религиозные меньшинства. Соответственно она испытывала растущие неудобства при декларировании собственной исключительности и даже затруднялась иной раз просто подтвердить свою идентичность. В сущности, сколь странным это ни покажется, христианское общество (стремясь поддержать необходимый баланс между обществом духовным и гражданским, целями метафизическими и политическими) подверглось более чем парадоксальной культурной агрессии именно вследствие своего доминирующего положения…
В ходе нарастающей прагматизации общественного сознания происходило перерождение секуляризации западного сообщества в фактическую дехристианизацию его социальной ткани, влекущую за собой коррозию и распад основ двухтысячелетней цивилизации. Кроме того, сейчас, я думаю, становится все очевиднее расхождение основополагающих для западного социума векторов политической демократизации и экономической либерализации, особенно заметное на глобальных просторах. Модернизация явно утрачивает в значительной
Во-вторых, феномен Модерна (уже претерпев серьезную трансформацию внутри североатлантического ареала) был по-своему воспринят и переплавлен в недрах неотрадиционных, восточных обществ, в ряде случаев полностью отринувших его культурные корни и исторические замыслы, но вполне воспринявших внешнюю оболочку современности, ее поступательный цивилизационный импульс. Иначе говоря, духовный кризис современной цивилизации выразился в расщеплении процессов модернизации и вестернизации на обширных пространствах Третьего мира. В результате, во второй половине ХХ века традиционная периферия евроцентричного универсума породила ответную цивилизационную волну, реализовав повторную встречу, а затем и синтез поднимающегося из вод истории Нового Востока с секулярным Западом, утрачивающим свой привычный культурный горизонт.
Роли основных персонажей исторической драмы, как мне представляется, словно бы перевернулись: теперь, кажется, Запад защищает сословность, а жернова Востока распространяют гомогенность. Культура христианской Ойкумены, все более смещаясь в сторону вполне земных, материальных, человеческих ценностей, столкнулась с рационализмом и практичностью неотрадиционного общества, успешно оседлавшего к этому времени блуждающую по миру волну утилитарности и прагматизма. Первые плоды глобализации имеют в итоге странный синтетический привкус, а порожденные ею конструкции, являясь универсальной инфраструктурой, подчас напоминают мегаломаничную ирригационную систему, чьи каналы, в частности, обеспечивают растекание по планете уплощенной информации и суррогата новой массовой культуры. В результате распространение идеалов свободы и демократии нередко подменяется экспансией энтропийных, понижающихся стандартов в различных сферах жизни, затрагивая при этом не только культурные, но и социально-экономические реалии. Такие, например, как предпринимательская этика, качество товаров массового спроса, разнообразные формы новой бедности и т. п.
Рожденная на финише второго тысячелетия неравновесная, эклектичная и в значительной мере космополитичная конструкция глобального сообщества есть, таким образом, продукт постмодернизационных усилий и совместного творчества всех актуальных персонажей современного мира. Произошла фактически плавная смена мирового этоса. Культурно-исторический геном эпохи социального Постмодерна утверждает сейчас на планете собственный исторический ландшафт, политико-правовые и социально-экономические реалии которого заметно отличны от аналогичных институтов общества Модерна. Постмодернизационный синтез (объединяющий на новой основе мировой Север с мировым Югом) выводит прежние "большие смыслы" — в виде ли развернутых политических, или идеологических конструкций — за пределы актуального исторического контекста. Несостоявшееся социальное единение планеты на практике замещается ее хозяйственной унификацией. А место мирового правительства, действующего на основе объединения наций, фактически занимает безликая (или просто анонимная) экономическая власть.
Сегодня в лоне глобального сообщества происходит, судя по всему, вызревание вполне определенного мироустройства — наднационального неоэкономического континуума, объединяющего на основе универсального языка прагматики светские и посттрадиционные культуры различных регионов планеты.
Наконец, в-третьих, все более заметны признаки демодернизации отдельных частей человеческого сообщества, пробуждения комплексных процессов социальной и культурной инверсии, ставящих под сомнение сам принцип нового мирового порядка, формируя тем самым своеобразную обратную историческую перспективу постглобализма — подвижный и зыбкий контур новой мировой анархии. Так, мы наблюдаем разнообразные, хотя и не всегда внятные признаки социальной деконструкции и культурной энтропии в рамках мирового Севера. Под внешне цивилизованной оболочкой здесь в ряде случаев утверждаются паразитарные механизмы, противоречащие самому духу эпохи Нового времени, рождая соответствующие масштабные стратегии и технологии, например, — в валютно-финансовой сфере.
Параллельно механизмы цивилизационной коррупции — в сущности, той же природы — шаг за шагом разъедают упорядоченный социальный контекст как в кризисных районах посткоммунистического мира, так и мирового Юга. В результате на планете возникает непростой феномен Глубокого Юга, объединяющий в единое целое и трансрегиональную неокриминальную индустрию, и "трофейную экономику" новых независимых государств, и тревожные признаки прямого очагового распада цивилизации (ярким примером чему могут служить Афганистан, Чечня, Таджикистан, некоторые африканские территории, разнообразные "золотые земли" и т. д.).