Глобальные шахматы. Русская партия
Шрифт:
Незабываемая сцена: Горбачев спускается по трапу самолета, на котором вернулся в Москву из Фороса. И вдруг обнаруживает, что его не ждут, что вокруг него лишь небольшая группа людей, с которыми он работал, а всем остальным он уже глубоко безразличен. Ельцин уже готов его свергнуть, но никто по этому поводу не переживает. Горбачев уже утомил общественное сознание своими метаниями и поражениями, в том числе внешнеполитическими.
Если Горбачев исходил из доктрины, что с окончанием «холодной войны» США автоматически превращаются в союзника, это был грубейший просчет, грубейшая ошибка в понимании логики современного мира. Для Соединенных Штатов победа в «холодной войне» открывала путь к установлению однополярного мира, мировой гегемонии, которой мешал Советский Союз.
В начале 1990-х известный американский правоконсервативный обозреватель Чарльз Краутхаммер написал оду Америке как мировому гегемону. Он ликовал: «США победили, отныне мы правим миром! Больше нет препятствий для этого!» Краутхаммер, как человек откровенный, открыто выразил то, что чувствовала американская элита. Президент Буш говорил об установлении «нового мирового порядка», а Краутхаммер торжествовал: «Мы новый Рим, новая Римская империя!»
Горбачев, а за ним и Ельцин не понимали, что США не собираются на равных с Россией управлять мировыми процессами. В их глазах Россия проиграла «холодную войну». А проигравший не встает в один ряд с победителем. США стали новой Римской империей, а России была уготована роль ее подчиненной провинции.
3. Ельцин и Козырев: дипломатия добровольного подчинения
В то время как Горбачев, окруженный такими сподвижниками и помощниками, как Шеварднадзе и Черняев, так называемыми реформаторами, которые не столько реформировали созданную Советским Союзом систему, сколько разрушали ее, пытался вырваться из навалившейся на него массы внутренних и внешних вызовов, внутри правящего класса созревала альтернатива. Она получила название демократической, хотя на самом деле была не демократической, а антикоммунистической. Это была альтернатива, предлагаемая часто советской (подчеркнем это слово) политической элитой, которая в силу разных причин либо не имела достаточного доступа к власти, либо вознамерилась сменить знамена и вписаться в новый поворот истории, заняв в нем господствующие, а не подчиненные позиции.
Стоит еще раз посмотреть на те фигуры, которые составили основу так называемого демократического движения. Секретари ЦК ВЛКСМ, главные редакторы или заместители главных редакторов крупнейших советских изданий. Таким был, например, Егор Яковлев – типичный партийный журналист! Заведующие кафедр и деканы факультетов, такие как Гавриил Попов, работники партийных журналов, такие как Егор Гайдар. Иными словами, большинство людей, участвовавших в этом движении, вышли из коммунистической или околокоммунистической элиты. Радикальное крыло этого движения составляли диссиденты.
Объединяла эти разные силы борьба за власть. Это была неожиданная смычка изгоев советской системы и недавних активных проводников политики партии и правительства, которые решили стать активными проводниками другой политики, вырисовывавшейся за контурами разрушения, инициированного Горбачевым.
«Новое понимание» национальных интересов России, характерное для «демократического движения», сформулировал первый министр иностранных дел Российской Федерации Андрей Козырев. Это был профессиональный дипломат, до своего назначения министром иностранных дел в 1990 году он работал директором департамента международных организаций МИД СССР. Он был типичным представителем той части советской элиты, которая быстро встала под новые знамена. Плоть от плоти советской элиты: был в свое время комсомольцем, работал за границей, имел все необходимые степени допуска, был помощником замминистра иностранных дел Владимира Петровского.
Увы, новая идеологическая платформа была не переосмыслением системы национальных интересов Советского Союза, а состояла в их примитивном отторжении. Иными словами, везде, где стоял знак плюс, ставился знак минус. Если СССР соперничал с США в области гонки вооружений, то был сделан вывод, что мы должны вообще отказаться от новых разработок, перестать развивать наш ядерный потенциал и даже поставить его под контроль США. Если мы были в конфронтации с западным альянсом, то теперь должны перейти к тесному союзу с ним. Если поддерживали антизападные силы в «третьем мире», то должны были отказаться от борьбы за влияние в этих регионах и т. д.
Это был не пересмотр, не переосмысление политики, как в Китае, где нашли некую амальгаму между теми ориентирами, которые были у Пекина в 1950–1960 годы, и новым политическим курсом, нацеленным на экономическое развитие страны и встраивание в глобальную экономику.
В России псевдодемократическое движение пошло по другому пути – пути отрицания всего, что делалось на советском этапе. Если попытаться оценить это с точки зрения национальных интересов страны и просто здравого смысла, то отдельные элементы новой доктрины были справедливы. Конечно, надо было отказываться от наследия холодной войны. Конечно, надо было прекращать изнуряющее и бессмысленное соревнование с Соединенными Штатами по числу ядерных боеголовок и ракетоносителей. Кстати, первые шаги были сделаны еще в советское время, когда начали заключаться договоры о контроле над ядерным оружием. Конечно, нужно было открыть границы и дать людям возможность выехать за рубеж, перестать держать страну «на замке», прекратить практику согласования выезда за рубеж в райкомах и парткомах, когда разрешали сначала выехать только в Венгрию, и если ты прошел испытание развитым социализмом, уже тогда отправляли в капиталистическую страну. Это был вопиющий атавизм, и, конечно, от этого надо было отказываться.
Но проблема была в том, что вместо достаточно целостной, хотя и устаревшей системы национальных ориентиров и интересов, основанной на соперничестве с западным миром, – вместо нее не была предложена новая сбалансированная система приоритетов. Вместо всего этого была придумана некая идеальная картина мира. Взамен противостояния с Западом провозглашалось объединение, единение, соитие с ним – назовите это как угодно.
Вот характерный эпизод. В 1993 году Москву посетил с визитом бывший президент США Ричард Никсон. Он спросил у Козырева: «Скажите, как видите новые интересы России?» Вопрос логичный. Американцы имели дело, конечно, не совсем с новой страной. Россия стала правопреемницей СССР с точки зрения международного права. И Никсону было интересно понять: на что теперь будет ориентироваться Россия. На это Андрей Козырев дал поразительный ответ. Он звучал примерно так: «А это я у вас хотел спросить, каковы наши национальные интересы».
Никсон опешил. «Погодите, – говорит, – вы у меня спрашиваете? Но Россия все-таки член Совбеза ООН, у вас ядерное оружие, вы вообще-то великая держава. Может, вы мне все-таки сами обрисуете вашу новую картину мира?» И тут Козырев ответил еще «оригинальнее»: а у нас, мол, нет специфических национальных интересов – у нас только общечеловеческие. И они полностью соответствуют интересам Соединенных Штатов.
Уезжая, пораженный Никсон сказал своему помощнику: «Да, с такими политиками страна далеко не пойдет». Он понимал: слепое следование США – не для такой страны, как Россия.
Тогда, в начале 1990-х, у некоторых российских политиков была идея – войти в НАТО, а позже и в Евросоюз. Но наши западные контрагенты совершенно не поддерживали такие разговоры, потому что было совершенно непонятно, куда в итоге двинется Россия. И более того, в отличие от тогдашнего окружения Ельцина, европейские и американские политики хорошо понимали, что концепция «общечеловеческих ценностей» для России неприемлема. Не все, но многие на Западе осознавали, что «медовый месяц» в отношениях между Россией и Западом не может тянуться долго. В Европе никогда в долговременность такой модели не верили. В США некоторое время подобные иллюзии испытывали. Прежде всего, потому что плохо знали историю России и допускали, что она может существовать в роли младшего и подчиненного союзника Запада – союзника, который будет беспрекословно выполнять все предписания из Вашингтона.