Глориана
Шрифт:
Теперь мы можем трубить в трубы по всему миру, доказывать, что мое правление надежно и угодно народу, что я выиграла мир, как выиграла перед этим войну, победила Папу и Францию — Францию, которая побеждала даже великого Гарри! — расквасила нос и выпорола задницу Испании, никто из них не посмеет двинуться на нас войной.
Я смеялась. Кто знает? Очень может быть, что до конца света наши берега еще увидят испанских сватов и в крике: Испанцы!» — будет звучать не ужас, а ликование.
И теперь я могу мирно
Преемнику? Вы спрашиваете, кому?
Спросите себя, памятуя о моей любви к порядку и законности, предпочту я передать трон по старшей или по младшей линии? Предпочту ли я потомка какой-нибудь из этих дур, дочерей младшей сестры моего отца, всех этих тщеславных Грей, умнице и книгочею вроде меня? Не напоминайте мне о сыновьях Екатерины Грей! Я не допущу, чтоб потомки этой мерзавки сели на мое место, на английский королевский трон!
Ну же, пошевелите мозгами!
Кто это должен быть, как не наш шотландский кузен?
Яков Шестой в Шотландии, он будет Первым в нашей стране — потомок старшей сестры моего отца, которую Генрих лишил права наследовать, счастливо перескочивший через свою дуру-мамашу, жирную католическую лгунью Марию Шотландскую.
В моей долгой жизни много утешений — и прежде всего радость, что я пережила других.
Особенно ее!
Маленький шотландский король получит королевство по всем правилам и, если мой секретарь Роберт прав, перешагнет с трона на трон без всяких помех. Однако я еще не намерена умирать!
В этом, 1601 году исполнится ровно сто лет с тех пор, как маленькая арагонская инфанта Екатерина, хорошенькая, розовощекая, набожная, высадилась на английский берег будущей женой юного принца Артура.
Король Артур и королева Екатерина — как оно было бы, проживи они подольше?
Мой отец вступил на престол в девятый год шестнадцатого столетия — если я проживу еще несколько лет, можно будет сказать, что целых сто лет Англией правил один человек и его дети. Однако я многое сделала для Англии — я отдала ей все! Ради нее я так и не вышла замуж, даже за самого любимого, за Робина, ради нее я заигрывала с половиной мира и сражалась с другой половиной, ради нее уготовила моему последнему лорду его судьбу — все, все ради Англии! — не требуйте от меня большего!
А теперь взгляните за окно — светает, ночь на исходе. Сегодня Пепельная среда, день пепла, день его смерти, начало моей скорби.
Рядом с моей кроватью спят две горничные — почти девочки, на мой взгляд, когда я различаю их своим угасающим зрением! Они тихо посапывают во сне, свернувшись на тюфяках у камина рядом с комнатными собачонками. Мне хочется общества, мне одиноко.
Сейчас самое зловещее время ночи. Как там мой лорд ожидает своего часа? Молится ли он, плачет ли, как, я, думает ли обо мне?
— Ваше Величество! Эй, в комнате!
Господи, как напугал меня этот стук.
— Кто там?
Это
— Странное послание, мадам, и странный гонец из Тауэра. Мальчик…
Из Тауэра.
— Пусть войдет.
Крошечный рядом с дюжим стражником, он казался даже не мальчиком, а маленьким эльфом — глаза ошарашенные, стриженые волосы от холода встали дыбом. Казалось, он принес с собой холод Тауэра, запах страданий, беззвучные крики боли. Меня передернуло.
— Кто ты, дитя?
— Сын тауэрского тюремщика.
Я закрыла глаза, воспоминания нахлынули волной. Когда я была в Колокольной башне, а Робин — в Бошамп, он подкупил мальчишку, чтобы тот передал мне цветы и яйцо малиновки…
Я разрыдалась от слабости. Уорвик деликатно вмешалась:
— Так поговори с королевой, мальчик. Говори, зачем пришел.
— Лорд, который сейчас в Тауэре и которого утром казнят, шлет Ее Величеству вот это.
Он разжал худой кулачок. Уорвик шумно выдохнула — она узнала. Черный, блестящий, на детской ладони лежал золотой с эмалью ободок, мужское кольцо.
Носите его ради меня, мой дорогой лорд, сказала я тогда, и, если когда-нибудь у вас возникнет нужда во мне, пошлите его мне, он принесет вам все, чего бы ни пожелала ваша душа.
О Боже, Боже…
Меня захлестнула горечь. Он должен понимать, что я не отменю приговор. Смерть будет самым красивым поступком в его жизни — как может он разменивать последние часы на жалкую, тщетную, униженную мольбу о милосердии!
Однако так умер и лорд Сеймур; ослабевший, озлобленный, он всю последнюю ночь строчил ядовитые письма ко мне и к сестре Марии, распалял в себе ненависть к брату, к лорду-протектору, обреченному вскорости поцеловать ту же самую плаху.
Меня охватила страшная душевная усталость. Я попыталась собраться с мыслями. Скажите милорду…
Скажите ему — что?
О, неужто эти слезы никогда не кончатся?
— Иди, мальчик, ты утомил королеву. — Уорвик взяла протянутое кольцо и подтолкнула ребенка к двери.
Однако тот не сдавался:
— А послание? Мне велено было передать кольцо и послание. Милорд поклялся своей душой, что, если я не передам послание, его призрак не даст мне покоя.
— Послание? — Я не узнала свой голос.
— Я его выучил! Он заставил меня выучить наизусть! Милорд сказал, — детский голос сделался старательно-сосредоточенным, — он сказал, что возвращает вам его вместе с жизнью, добровольно, как любящий рыцарь — даме своего сердца. Он молится, чтобы любовь его и привязанность жили и после него и чтобы смерть смыла с него бесчестие и унижение. Он надеется по Божьей милости — не по своим заслугам — встретить вас на небесах. А покуда вы за ним не последовали, он надеется освещать Вашему Величеству вашу долгую-предолгую жизнь и быть с вами в час вашей смерти, что есть лишь врата, которыми, как сказал он, любящий радостно проходит вперед.