Глотка
Шрифт:
– Что? – прошептал я безо всякой причины. Том снова подтолкнул меня вперед, я сделал еще два неуверенных шага и остановился.
– Обернись, – прошептал Том. Я услышал звук его шагов и повернулся скорее от покорности, чем от страха, что он исчезнет. И услышал, как повернулась ручка входной двери. Если он уйдет – я тоже. Дверь приоткрылась на дюйм-два, и я понял, что сделал Том – из-за приоткрывшейся двери упал зыбкий луч серого света, осветив черный пол, покрытый пылью. Теперь мы сможем увидеть любого, кто войдет в кинотеатр.
Том тихонько прикрыл дверь. Мы снова оказались в абсолютной
– Я просто хотел оглядеться, – сказал Том.
– Давай постоим здесь несколько минут, – попросил я, прислонившись к стенке горящей спиной. Пол тут же перестал качаться. Я вспомнил стены «Белдам ориентал». Красные, в каких-то абстрактных завитушках, они были холодными и кое-где даже влажными. Я согнул ноги в коленях, чтобы усилить давление на ненавистные крючки и винтики в спине. Прижав ладони к стене, я постарался вспомнить детали. Дыхание стоявшего рядом Тома смешивалось с моим.
Постепенно темнота перед глазами начинала принимать очертания. Я понял, что стою возле большого наклонного ящика, который становился уже в дальнем от меня конце. Потом разглядел впереди сцену, от которой поднималась серая пыль. Я слышал, как шаги Тома затихли, но не исчезли в конце цементной полоски, тянувшейся от первого ряда до сцены, потом перешли на ковер. Теперь я ясно различал ряды кресел, а лицо Тома казалось в темноте бледно-серым пятном.
Я вспомнил, что в дальнем конце кинотеатра был еще один ряд, а посредине – проход, сделанный, видимо, по требованию пожарников.
Теперь я различал даже спинки отдельных кресел и мог прикинуть ширину ряда. Под бледным пятном лица Тома из черноты окружающего пространства выделялась чернота его одежды. Я пошел за ним вдоль рядов. Когда мы дошли до последнего ряда, Том остановился и повернулся. На панелях двери, ведущей в фойе, отражался какой-то металлический блеск.
Блеск этот исчез, как только Том положил на это место ладонь, дверь открылась, и перед нами появилась еще одна колонна серого света.
В фойе проникал свет из овальных окошек в двери напротив, ведущей к старой будке, где продавали билеты, и стеклянным дверям на Ливермор-авеню.
На месте прилавка, где продавали раньше сладости, стояли два каких-то невысоких шкафчика. Даже при неярком свете фойе казалось гораздо меньше, чем я помнил, и гораздо чище, чем я ожидал. Дверь в дальнем конце фойе вела к дополнительному ряду кресел в зале. Я подошел к шкафчикам, стоящим на месте прилавка со сладостями, и попытался разглядеть причудливую резьбу, среди которой проступали буквы «ИРНИ». Я посмотрел на другой шкафчик и увидел там те же буквы. Только теперь я разглядел, что стою перед переносным алтарем и кафедрой.
– Какая-то конгрегация по воскресеньям, должно быть, использует это помещение как церковь, – сказал Том, направляясь к двери в стене рядом с кафедрой. Том подергал за ручку, снова достал набор взломщика, подобрал ключ, открыл дверь и заглянул внутрь. Он достал фонарик, включил его, и мы зашли в душную комнату без окон размером с половину кухни Тома.
– Кабинет управляющего, – сказал Том. Фонарик осветил пустой стол, несколько зеленых пластиковых стульев и вешалку на колесах, завешанную синими робами хористов. Перед столом стояли в ряд четыре картонные коробки.
– Ты думаешь? – спросил Том, освещая их фонариком.
Я прошел мимо стульев и опустился на колени перед двумя коробками, стоявшими в центре. Открыв одну из коробок, я увидел две стопки синих брошюр.
– Гимны, – сказал я.
Я светил фонариком на стены, пока Том переставлял предметы вокруг меня. Ни одну из коробок не потревожили крысы, и во всех четырех наверняка были гимны. Я не поленился проверить их – действительно гимны. Я встал и обернулся. Вешалка с робами была чуть наклонена в сторону комнаты. Над вешалкой возвышалась голова Тома, а луч света от фонарика освещал фанерную дверь, которая была почти того же цвета, что и его волосы.
– Фи всегда любил подвалы, не так ли? – произнес Том. – Давай заглянем туда.
9
Я обошел вокруг вешалки, а Том открыл дверь и посветил внутрь. От двери начинался пролет деревянных ступенек, ведущих к цементному полу. Я спустился вслед за Томом, светя фонариком в открывшееся справа пространство. Две испуганные мышки сиганули к дальней стене. Мы спустились еще на три-четыре ступеньки, и мыши ретировались в почти невидимую щель между двумя цементными блоками стены, фонарик Тома выхватил из темноты старую чугунную печь, кирпичную колонну около ярда толщиной, трубы отопления, электропровода, ржавые водопроводные трубы, свисающую с них паутину.
– Жизнерадостное место, – заметил Том.
Мы спустились на пол. Том сразу направился к печи, а я двинулся вправо, чтобы разглядеть получше одну вещь, которую я заметил еще с лестницы. Том освещал фонарем центр подвала, мой фонарик шарил по углам и наткнулся наконец на квадратную деревянную коробку.
Я подошел к ней, поставил на пол термос, который все это время держал в руках, и открыл крышку, под которой оказалось что-то белое и квадратное. Я снял крышку совсем и посветил фонариком на аккуратно сложенные листы бумаги. На верхнем листе были какие-то сумасшедшие, непонятные записи. Темные буквы на белом фоне складывались в совершенно непонятные слова. Я понял, что в коробке лежат буквы, с помощью которых рисовали когда-то афиши.
– Иди сюда, – донесся до меня из-за печки голос Тома. Я взял термос и стал обходить печку, светя себе фонариком.
– Он был здесь, – сказал Том. – Посмотри.
Мне послышалось «Он здесь», и я приготовился увидеть на цементном полу труп Фи рядом с револьвером, из которого он застрелился. Я испытал при этой мысли неожиданный прилив гнева, отчаяния, горя и боли и одновременно что-то вроде сожаления и разочарования. Мой фонарик осветил две картонные коробки. Неужели, несмотря на все, что сделал этот человек, я хочу, чтобы он жил? Или мне просто хотелось, как и Тому Пасмору, самому присутствовать при окончании всей это истории? Злясь на Фи и на самого себя, я направил фонарик в грудь Тому и сказал: