Глубокая разведка
Шрифт:
Наташа повторяет их несколько раз, чтобы получше запомнить. Анатолий же задумчиво произносит:
— Точно про нас. За исключением последней строки. Сюда-то мы попали как раз по своей воле.
А «утром» мы снова отправляемся в никуда. Снова идем и идем. Идем с единственной уже
Мы с Анатолием идем впереди и спорим о Нострадамусе. Анатолий убежден, что он был гениальный предсказатель, пророк. Я возражаю, что репутацию предсказателя ему создали недобросовестные, падкие на сенсации исследователи и публицисты. Они, заявляю я, отобрали из каждой сотни его пророчеств по пять-шесть таких, которые более-менее сбылись, а об остальных просто умолчали и не стали публиковать их. Тем более что Нострадамус писал частично на латыни, частично на старо французском. При вольном переводе можно и кактус за хлопок выдать.
Анатолий не сдается, и я припечатываю его последним аргументом. Никакой он был не предсказатель. Нострадамус был сатириком, и сатиру свою замаскировал под пророчества. Я сам наблюдал сцену его пьянки с каким-то бродягой: не то монахом, не то вагантом. Тот упрекал Нострадамуса за то, что тот так глубоко и тщательно запрятал смысл свой сатиры, что даже сейчас его понимают далеко не все. А что будет лет через тридцать, через сто? Что подумают люди, читая его творения? «Кому надо и кто захочет, поймут! — со смехом отвечал Нострадамус. — А на потомков мне плевать! Я пишу не для них. Пойми, если бы я не прятал свой яд так глубоко, я давно бы уже сгорел на костре или болтался на виселице».
Анатолий хочет что-то возразить, но я останавливаюсь, чтобы прикурить сигарету, и он уходит немного вперед.
— А! Мать твою! — слышу я вдруг его возглас. — Что такое?!
Анатолий стоит, раскинув руки, и водит ими по воздуху. В чем дело? Рехнулся? Похоже на то. Я подхожу и тихо спрашиваю:
— Что с тобой, Толя?
— Стена.
— Какая стена? — не понимаю я.
— Да вот, прямо перед нами, — он тычет рукой вперед. — Я даже нос разбил об нее.
В самом деле, по губам и подбородку Анатолия стекает струйка крови. Я протягиваю руку, и она упирается в невидимое препятствие, в стену. На ощупь она такая же, как и поверхность под ногами. Только ее абсолютно не видно. Кажется, пришли.
К нам подходят Лена с Наташей.
— Что случилось, Андрей? Почему стоим?
— Кажется, пришли, — повторяю я только что прозвучавшую в моей голове фразу. — Дальше идти некуда. Стена.
— Что за стена? — недоверчиво спрашивает Лена и протягивает вперед руку.
На ее лице медленно проступает самое неподдельное изумление. Наташа тоже трогает преграду, и у нее тоже округляются глаза. Несколько минут мы молча осмысливаем обстановку. Интересно наблюдать, как меняется выражение лиц. У Лены изумление переходит в озадаченность: она ломает себе голову, что же делать дальше? А у Наташи появляется выражение страха. В самом деле, шли, шли и вдруг пришли. Хода в эту сторону больше нет. Неужели идти назад? Столько времени, сколько шли сюда, да потом еще неизвестно сколько.
— Вот мы и добрались до края нашего сосуда-мышеловки, — говорит Лена. — Что делать бедным мышкам?
— Мышки могут попытаться перелезть через стенку сосуда, — говорит Анатолий и предлагает: — Попробуем оценить высоту препятствия.
Он упирается руками в «стену», я забираюсь ему на плечи, _ а Лена помогает Наташе взобраться на меня. Со стороны это выглядит, наверное, забавным акробатическим трюком. Тем более что «пирамида» наша имеет отчетливый наклон вперед. Но наши усилия бесполезны. Сколько Наташа ни тянется, ее руки скользят все по той же невидимой преграде.
— Да, перепрыгнуть эту стенку нам не удастся, — констатирует Лена.
— Если телеграфный столб трудно перелезть, то его можно обойти — гласит древняя китайская мудрость, — говорю я.
— Правильно, — соглашается Анатолий. — Вы с Леной идите налево, мы с Наташей — направо.
— Нет! — возражаю я. — Разделяться нельзя ни в коем случае. Особенно сейчас. Пойдем вместе. Вот только куда?
— А не все ли равно? — говорит Лена. — Пойдем налево.
Мы соглашаемся и несколько часов идем вдоль «стены», касаясь ее правой рукой. На протяжении этого пути я не смог заметить, чтобы мы отклонились в какую-либо сторону. Я останавливаюсь.
— Судя по всему, обхода нет.
— Что будем делать? — спрашивает Наташа.
— Если преграду нельзя ни перелезть, ни обойти, то можно попытаться ее разрушить.
Я отхожу на несколько шагов и снимаю с плеча пулемет. Но тут меня останавливает мысль, что при стрельбе могут получиться самые неожиданные рикошеты. В Схлопку! Береженого и Время бережет.
— Толя, дай-ка мне твой лазер.
Отойдя еще подальше, я посылаю в «стену» луч под приличным углом. Коротко вспыхнув, он отражается от невидимой поверхности и уходит куда-то ввысь. В том месте, куда он ударил, не видно никаких следов
— Не берет, — говорит Анатолий, проследив за лучом. — Попробуем бластером?
— Я, по-твоему, похож на самоубийцу? — отвечаю я, покачав головой. — Отдача может быть такая, что от нас и атомов не останется. Да и не возьмет ее бластер.
— Почему так думаешь?
— Это, Толя, не вещество. Это — перестроенное пространство или что-то в этом роде.
— Откуда такие выводы?
— Эта штучка, Толя, излучает не солнечные зайчики, — я возвращаю ему лазер. — В режиме одиночного импульса луч способен пробить броневые плиты в несколько сантиметров. Допустим, что здесь структура более прочная и более мощная, чем обычная сталь. Но я не знаю материала, способного полностью отразить луч боевого лазера без малейшего ущерба для себя.
— Все это так, — соглашается Лена. — Разрушить нельзя, перелезть нельзя, обойти тоже нет возможности. Вопрос: что делать?
— Ответ, — говорю я. — Делать единственное, что нам остается. Идти вдоль этой стены прежним курсом. Или она где-то кончится, или изменит направление, или мы упремся в другую преграду.
— А если ни то, ни другое, ни третье?
— Я понял тебя. Сделаем так.
Снимаю пулемет с предохранителя и даю короткую очередь в воздух. Странно она звучит здесь. Глухо и вязко. Словно звуки гаснут где-то в десятке метров от нас. Под ноги нам падают четыре гильзы.