Глубокие мотивы: повести
Шрифт:
— Она будет «работать» на телеграфе, пока её не спугнут, — всё-таки ответил Рябинин.
Инспектор встал.
— Сергей Георгиевич, на всякий случай, где будешь?
— Спать дома.
Петельников кивнул и сразу вышел — теперь у него появилась конкретная оперативная работа. Искать преступника нужно медленно, чтобы наверняка. А ловить его надо быстро.
Через два часа, когда Рябинин, как подрубленный, свалился на диван и спал, вокруг здания аэропорта медленно бродила симпатичная молодая женщина. Казалось, она чего-то выжидала. Впрочем, она могла ждать самолёт и не хотела сидеть
В субботний день народу в аэропорту много. Теперь в аэропорту всегда народ, потому что люди спешат и уже не любят ездить в поездах.
Женщина заглянула в кафе, посмотрела на взлетавшие самолёты, медленно вошла в почтовый зал и села в уголке скромно, как Золушка на балу. Теперь она ждала кого-то здесь. Казалось, она забыла то лицо, поэтому разглядывает всех внимательно, чтобы не ошибиться.
Прошёл час. Она не шелохнулась, не спуская глаз с людей, которые входили, писали телеграммы, отправляли и уходили. Прошло ещё полчаса. Женщина вытащила из сумки зеркальце, посмотрелась и встала, поправив пышнющую связку волос. Она не ушла, а принялась медленно ходить вокруг овального стола, как ходила вокруг здания аэропорта. Её круги, а вернее, эллипсы, всё плотнее прижимались к людям, сочиняющим телеграммы. Теперь она рассматривала стол, словно то, что она ждала, должно оказаться на столе. Около одной женщины она даже склонилась. Та удивлённо подняла голову, но пышноволосая пригнулась ниже и поправила что-то в туфле.
Походив, она сделала восьмёрку и оказалась у очереди к телеграфному окошку. Она встала последней. Никакой телеграммы у неё в руке не было, да она ничего и не писала. Сначала держалась рассеянно, смотря по сторонам, но потом её взгляд как-то сам собой замер на телеграмме стоящей впереди женщины.
— Вы последняя? — услышала она над ухом и вздрогнула.
Перед ней стоял вежливый молодой человек и улыбался.
— Я, — вяло ответила она и сразу отвернулась, будто застеснялась.
— А у вас ручки не найдётся? — опять спросил молодой человек.
— Нет.
— А чем же вы писали телеграмму? — поинтересовался он.
— А вам какое дело?! — Она резко обернулась к парню.
— Ну-ну-ну, — успокоил её молодой человек, не переставая улыбаться. — Да у вас, я вижу, и телеграммы-то нет…
Его рот улыбался, но глаза смотрели серьёзно, даже зло, и поэтому лицо показалось маской, которую он только что нацепил. Она поправила волосы, чтобы не рассыпались и не закрыли её с головы до ног, — они еле держались.
— Не ваше дело! — сердито отчеканила женщина и неожиданно вышла из очереди.
Быстрым сбивчивым шагом она двинулась из почтового зала, и её небольшая фигура понеслась по переходам. Она пробежала все пролёты, двери, залы и выскочила из здания аэропорта… Когда женщина миновала его длинное распластанное тело и направилась к троллейбусу, то опять увидела этого молодого человека — он спешил за ней.
— Подождите! — Парень встал на её пути. — Зря вы обижаетесь. Я просто хотел с вами познакомиться.
— А я просто не знакомлюсь, — сурово ответила она, делая шаг в сторону.
— Давайте познакомимся не просто, — предложил он и сделал такой же шаг в ту же сторону.
Она посмотрела ему в глаза: они по-прежнему светились злостью и съедали улыбку, как вода съедает сладкий сахар.
— Повторяю, что не хочу с вами знакомиться, — уже громко сказала она, и её лицо
— Может, вы со мной хотите познакомиться? — раздался голос сзади.
Она даже вздрогнула, потому что сзади вроде бы никто не подходил и вдруг оказался человек, точно вылез из люка. Человек был высок, изысканно одет, чисто выбрит. Пальцами он перебирал радужный галстук, будто вырезанный из павлиньего хвоста; смотрел на неё чёрными, слегка выпуклыми глазами и ждал ответа.
— Вас тут что — шайка? — удивлённо спросила она.
— Да, — подтвердил высокий, — шайка из уголовного розыска. Прошу ваши документы.
— Какое вы имеете право? — спросила молодая женщина.
— Работа такая, — усмехнулся парень с галстуком.
— Нет у меня документов, — тихо ответила она, сразу потускнев.
— Тогда назовитесь, пожалуйста.
— Ничего я вам не скажу, — вдруг вспыхнула она.
— Вы задержаны, гражданка. Пойдёмте с нами, — сказал Петельников и взял её под руку.
Днём Рябинин всегда спал тяжело и чутко, как зверь в норе. Он ворочался, постанывал, часто просыпался и даже сквозь дрёму ощущал головную боль. Потом уснул крепче, но всё равно знал, что спит и видит сон…
Якобы… мчался на место происшествия под вой сирены и всё думал, зачем шофёр так сильно воет, ведь тому, ради которого ехали, уже спешить некуда, — у них же не «скорая помощь». Затем он стоял в квартире, и, как всегда, было много народу. Все смотрели в пол и что-то искали — и работники уголовного розыска, и эксперты, и понятые. Трупа нигде не было. Тогда он спросил про труп начальника уголовного розыска, но тот хитро прищурился: мол, следователь, а не знаешь. И сразу все перестали искать. Начальник громко объявил, что приехал следователь и сейчас труп найдёт. В притихшей комнате Рябинин подошёл к шкафу, открыл его и показал понятым — там стоял труп и давился смехом, потому что его никак не могли найти…
Рябинин тяжело поднялся с дивана. Сон получился не страшный, даже весёлый. В снах, как и в кино, неважно, что показывают, а важно, как показывают.
— Даже снов человеческих не снится, — сказал он вслух.
Они ему виделись двух типов: страшные и хлопотливые. Страшные бывали редко. Чаще смотрелись хлопотливые, как и его жизнь. И те, и другие сбывались с точностью графика. Страшные — были к неприятности. У какого следователя не случается неприятностей? Хлопотливые — какие-нибудь пожары, бега, собрания — к хлопотам, а они у следователя ежедневно.
Но были и третьи сны: неясные, непонятные, дрожащие синеватым рассветным воздухом… В них причудливо соединялось самое дорогое для него, которое ложилось на вечно больную рану, потому что самое дорогое всегда болит. В этих синеватых снах мелькала его семилетняя Иринка, которую он боялся обделить интересным детством. Мелькала Лида, которой боялся не дать счастья… Мелькал его отец, которому теперь он ничего не даст, да тот бы и не взял ничего, как всю жизнь ни капли не взял лишнего у государства. В этих снах бежали тёплые ветры, невероятно по-русски пахли берёзы, руки матери мыли ему голову тёплой водой, и мир ещё казался алмазно-свежим, каким бывает солнечное утро только в детстве… От этих снов он просыпался и уже не мог уснуть до утра. Но они снились только ночью и редко — может быть, несколько раз за всю жизнь — и оставались в памяти на всю жизнь.